Моя Печёрская обитель

С кем поведешься, от того и наберешься, гласит народная мудрость. В известном смысле поговорку можно отнести к вдове знаменитого нижегородского писателя и поэта Юрия Адрианова. После смерти мужа Наталья Андреевна занялась литературным творчеством. К этому подвигли ее не только любовь и привязанность к супругу, но и желание рассказать что-то, о чем не успел написать Юрий и что представляется ей важным для того, чтобы понять истоки его вдохновения. Онa пытается раскрыть натуру человека, с которым немало прожито.

Духовная близость супругов, как известно, творит чудеса: Наталья, будучи профессиональным кинологом, теперь отлично владеет словом, чувствует стиль и умеет расположить читателя доверительностью тона. Природная наблюдательность Натальи Адриановой дает ей возможность подмечать в природе и людях яркие, выразительные черты, точные детали, что обогащает ее повествование. Говорят же, что только интересный человек может рассказывать интересно.

Предлагаем на ваш суд новый отрывок из ее мемуаров «Моя Печерская обитель».

С КАКИМ удовольствием бродил Юра, отрешась от городской суеты, в одном из своих любимых мест прогулок — в Печерах! Ему нравились и тишина, и безлюдность, и заросшие густой зеленью склоны горы, с которой открывался изумительный вид на Волгу, на луга. Он с гордостью и влюбленностью показывал иногородним друзьям Печерский монастырь, где была написана Лаврентьевская летопись.

Юра всей душой радовался, когда гости нашего города восторженно любовались заволжскими далями, монастырем, который раскинулся посреди горы. При этом очень любил цитировать Владимира Соллогуба: «Если когда-нибудь придется вам быть в Нижнем Новгороде, сходите поклониться Печерскому монастырю. Вы его от души полюбите. Уже подходя к нему, почувствуете, что в душе вашей становится светло и безмятежно... и существование не станет вам яснее от одного взгляда на роскошную картину приволжского берега».

Юра подчеркивал, что все это находится совсем недалеко, можно сказать, в центре; такими тихими уголками может похвастаться не каждый город.

От нашего дома мы шли пешком, прихватив наших борзых. Это занимало минут двадцать. Иногда доезжали трамваем до Сенной площади, проходили мимо мечети и спускались вниз.

Наше с Юрой детство прошло здесь. Мы с ним вспоминали, что раньше возле завода имени Ульянова была слобода Кошелевка, которую почему-то снесли и на ее месте сделали асфальтовые дорожки. Осталась только отдаленная слобода Печерская, которая начиналась за монастырем. Вспоминали, как шли купаться на берег Волги, а по дороге заходили на родник набрать в бидончики и фляжки родниковой воды.

Родник этот был крытый, его любили и берегли, хотя не помню, чтобы там допускались какие-то безобразия. В те времена культура общежития была, безусловно, на более высоком уровне. А как было приятно забежать в этот домик, где журчал родник, после того, как накупаешься, набегаешься на берегу под летним горячим солнышком. Войдешь в эту прохладную благодать, ополоснешь лицо холодной родниковой водичкой — и уже веселее поднимаешься в гору с друзьями.

Теперь на месте слободы Кошелевки остались бесхозные сады, которые буйно и вольготно зацветают по весне. А какая там сирень!.. А черемуха!..

КАК-ТО осенним солнечным утром пошли мы с Юрой в Печеры. Взяли с собой двух наших борзых. Погожая погода вносила в душу такое умиротворение, что не хотелось ни одним словом нарушать тишину осени. Вышли на его любимую дорожку, с которой открывался обзор далей, лугов... Внизу красовался Печерский монастырь. Юра всегда в этом месте останавливался и подолгу молча всматривался в дали.

Прошли дальше и увидели несколько мужиков, сидевших на самом краю горы. Они даже не слышали, как мы подошли. Но самое интересное, что не заметила и собачонка, которая сидела рядом с ними и завороженно (другого определения не могу найти) смотрела вдаль. Это была маленькая, рыже-серая лохматая дворняжечка.

Юра подал мне знак остановиться. Я взяла наших собак на поводок, чтобы не спугнуть дворняжку. Мы все — и Юра, и мужики-работяги, и наши борзые, и эта собачонка — все наслаждались красотой, которая окружала нас.

Волга уже отливала чистой синевой, которая появляется осенью. На воде — ни ряби, так тиха вода, как и этот теплый солнечный осенний день. На горизонте — дымка, и во всем ощущается такая благодать, что хочется замереть, чтобы не спугнуть этого чуда. Только осенние листья — багровые, желтые — падали тихо под ноги...

Один из мужиков медленно оглянулся, увидел нас и смутился, будто мы застали его за чем-то очень личным, чего бы он не хотел показывать посторонним. Мы, конечно, нарушили его лирическое состояние, «влезли в душу». Он нарочито грубовато толкнул в плечо мужика, что сидел рядом. Они поднялись. Оказывается, рабочие делали у дорожки бордюр. Заметила нас и дворняжка. Она растерялась и сробела перед борзыми. Но наши собаки не драчливые, и они сразу подружились.

Оставался сидеть только один рабочий. К нему подошел мужик, который первый увидел нас, и протянул рукавицы. Тот медленно встал, потянулся с удовольствием и сказал как бы за всех нас:

— Господи, какая благодать-то!.. Не налюбуешься!..

Мужики хмыкнули, посмеялись над чем-то своим и принялись за работу.

Мы медленно брели с Юрой по дорожке. Помню, как он поразился, насколько все живое чувствует красоту! Ведь эта собачонка определенно любовалась всем, что видела вокруг себя, и ее душа наслаждалась раскинувшимися далями, теплым солнечным днем.

ЧАСТО спускались мы с Юрой к Волге и шли километра два берегом до действующей Печерской церкви. Дорога идет вдоль Гребного канала, где проходят соревнования. А на другом берегу — Печерский остров, вернее сказать, полуостров, который появился после того, как сотворили Гребной канал в начале 1970-х годов и сделали насыпную дамбу. А раньше, помнится, до этого места можно было дойти бродом.

Мы с Юрой радостно вспоминали, как ходили туда в то время «каждый сам по себе». Переходили от ульяновского завода до этого острова вброд. Идешь, а в ноги тебе тычутся мальки, набегая стайкой, а наткнувшись, стремительно расплываются в разные стороны. Можно было идти по мелководью, любуясь солнечными бликами на ряби чистого песка под водой, и вдруг темная бездна воды бросит тебя на такую глубину, что какое-то расстояние приходится плыть, а потом опять ткнешься в отмель. Идти надо было довольно долго, при сильном течении. Зато когда доберешься до берега, охватывает такая радость — никого, ни одной души!

Я очень любила уходить туда со своей собакой, которая радостно носилась по берегу. А мне надо было только читать стихи, петь песни, прыгать и бегать вдоль берега, чтобы меня никто не слышал, не видел и не осуждал мои чудачества.

Итак, мы с Юрой идем вдоль берега Волги. Действующая церковь стоит на середине горы, а внизу, у ее подножья, — святой источник. Сюда приходят и приезжают все, от мала до велика. Источник обустроен очень любовно: аккуратно стоят скамеечки, выше — крест, украшенный цветами. Как напевно звучит вода! Успокоит, каждого приветит, освободит от жажды.

Юра очень любил приходить сюда. Уже и водички наберем, отсидев очередь, а иногда и без очереди наполнив канистру, а уходить не хочется, и мы подолгу оставались у источника, любуясь берегом напротив. Вот идут старушки с бидончиками. Подошли к кресту, помолились и — к родничку. Набрали водички и по лестнице поднимаются наверх, в церковь, освятить. Их неспешность успокоительна.

А сколько было встреч! Как-то в конце октября сидели мы около родника. Было пасмурно, дул пронзительный ветер. Народу было немного. Подошла пожилая женщина, очень тепло одетая. Спросила, за кем занимать очередь. Отошла, встала недалеко от нас. День был холодный, казалось, вот-вот посыплет снег. Женщина стояла и задумчиво смотрела на Волгу. Вдруг неожиданно, больше для себя, тихо произнесла:

— Остывает, милая...

Это было сказано так проникновенно! Юра резко вскинул на нее глаза и глубоко, по-адриановски, молчал. Потом задумчиво произнес:

— Как жаль, что я об этом уже писал!

Я поняла, конечно, о чем он говорит. Юра имел в виду очерк «Волга стынет...», в котором герой очерка, шкипер, говорит о предзимней Волге: «Стынет, родимая...»

Юра почти всю дорогу молчал. Второй раз в жизни он услышал то, что впервые услышал еще в юности. Вечером сказал:

— Какой народ у нас талантливый, как все тонко чувствует!..

Эти слова я помню всю жизнь.

БЫЛИ у этого источника встречи и очень веселые. Как-то сидели мы с Юрой среди большой очереди. День был летний, жаркий. От родника веяло приятной прохладой. И впереди нас, и после народу было немало. Подошли двое неказистых мужичков с небольшими канистрами для воды, спросили очередь и сели недалеко oт нас. Беседовали о чем-то своем незамысловатом. Затем один из них поначалу начал рассказывать своему приятелю, а затем всем присутствующим, что вода в этом источнике и впрямь не простая, а серебряная. А сделать такой вывод заставила его история, с ним приключившаяся.

Однажды он набрал воды в этом источнике, пришел домой, поставил чайник с водой вскипятить и уснул. Проснулся, когда вода уже выкипела. Открыл чайник, посмотрел, а там «серебряные шарики» катаются. Все рассмеялись, а его приятель сквозь смех сказал:

— Так это у тебя чайник расплавился, а никакие не «серебряные шарики»!

Но мужичишка не хотел расставаться со своим убеждением и твердил, что это серебро осталось от выкипевшей воды. Сначала все сдержанно смеялись, затем стали заразительно хохотать. Как по-детски заливисто смеялся Юра, я передать не могу! Подъезжали люди, и когда узнавали, в чем дело, присоединялись и тоже хохотали. Мужичок, который рассказал эту историю, поначалу очень на всех обиделся, а потом, подхваченный всеобщим весельем, тоже присоединился ко всем и смеялся.

Вспоминаю, одно время у нас с Юрой была поговорка; иногда я забывала чайник на плите, и вода в нем долго кипела. В таких случаях Юра озорно говорил мне:

— Там еще «серебряные шарики» не появились?

Н. Адрианова