Поэт нижегородской отчины

Юбилей. 18 июня 2014 года исполнилось бы 75 лет Юрию Адрианову

Юрий всегда гордился своей причастностью к старому нижегородскому (впрочем, не только нижегородскому) роду Адриановых.

Адриановы.

Он ощущал близкими себе людьми и пращура-священника, который повел за собой солдат на Бородинском поле, и генерала, бывшего одно время градоначальником Москвы, и славного железнодорожника, проложившего пути через сибирскую тайгу, где доныне есть станция Адриановка.

Юрий по праву гордился дедом Василием Васильевичем Адриановым, замечательным математиком, одним из основателей Нижегородского астрономического общества — первого в России — и председателем ученого совета, учредившего в Нижнем Новгороде в 1916 году Народный университет. И братом деда, создателем армейского компаса Адрианова и автором герба Советского Союза.

Это брат его отца Николай Васильевич Адрианов стал разработчиком поистине ошеломляющего проекта, благодаря которому в Горьком в 1941 году по трамвайным рельсам через Окский мост и потом по Советской улице ночами двигались воинские эшелоны с сибирскими дивизиями от Ромодановского вокзала на Московский и дальше на выручку к Москве!

Это все формировало характер, мироощущение и мировоззрение, место в жизни. Все это он коротко уместил в два слова: «Нижегородская отчина». Так он поименовал свою главную книгу, над которой работал всю жизнь. Это с его легкой руки появились газетные и журнальные рубрики под таким названием, но они просто красиво звучали, никогда не обладая той глубиной, которую вкладывал в это свое авторство Юрий Адрианов.

Можно говорить о том, что в истории нашего города есть период, который нужно назвать временем Адрианова. У него не было больших государственных наград, и он не скорбел по этому поводу, но сам признавался, что выше всех их ему дорого звание почетного гражданина Нижегородской области. Это было ему по сердцу и по уму.

Талант.

Адрианов обладал незаурядным талантом художника, и первым учебным заведением, которое он успешно окончил, была детская художественная школа. Первые публикации стихов приходятся на последний год учебы (1957) в средней школе № 8 и студенческую пору времен оттепели (1957–1962) на историко-филологическом факультете Горьковского государственного университета им. Н. И. Лобачевского.

Этюдник, кисти и масляные краски он везде возил и носил с собой вместе с ручкой и  блокнотом. До сих пор добытчики апатита на Кольском полуострове, геологи Камчатки, рыбаки Байкала поют написанные Адриановым песни, даже не зная имени их автора. Они давно принадлежат этим людям, и в этом высшее признание и убедительное свидетельство адриановского таланта.

В 60-е годы Юрий первым среди послевоенных молодых поэтов нашего края увидел и воспел краски хохломы (1958), это было еще до того, как Борис Корнилов вернулся из забвения. Адрианов удивился и поведал в стихах об Андрее Рублеве и его иконописи, почувствовал красоту и духовную силу старинных русских храмов («Над Нерлью коростели плачут...»). Это потом, уже вслед за Адриановым, эти темы стали широко употребимыми в стихах и прозе его молодых товарищей по литературному цеху. Тогда же поэта укоряли в уходе от современности.

Хотя он от нее никогда не уходил — и тогда, когда обращался к историческим сюжетам, и тогда, когда писал на сугубо политические, я бы даже сказал, партийные темы, был искренен и высоко поэтичен («Мы в Шеффилде шли по шахте», «Я волгарь-доброволец»).

Он был писателем, чутко откликался на явления и проблемы в жизни страны и народа. Был точен и афористичен в своих суждениях.

Достаточно вспомнить строки, написанные при прощании с ХХ веком:

«Мы век начинали с «Варяга»,

Окончили «Курском» его…»

Исток.

Раннее адриановское детство поселилось в старом двухэтажном деревянном доме на улице Дзержинского, сейчас это Алексеевская, 19. Отсюда Юрий ушел учиться в 8-ю школу, по окончании которой поступил на филфак университета.

А жили тогда Юра и Екатерина Ивановна одной семьей с бабушкой Наталией Ивановной и дедом Василием Михайловичем Потаповым, который формально был Екатерине Ивановне отчимом, но на самом деле — настоящим отцом и замечательным, роднее родного, дедом для ее сына. По сути, Василий Михайлович заменил Юре отца. Он был железнодорожником, машинистом паровоза, приходил домой поздно, «грузный, грязный». И, едва переступив порог, искал внука:

…Кричал мне ласково и властно:

«Пойди-ка, сахарок-медок!»

Я знал, я ждал его с рассвета,

Я знал, что это не обман,

Что дед, призвав меня, при этом

Опустит руку в свой карман.

И той тяжелою рукою,

В любви и светел, и высок,

Всегда обляпанный махрою

Протянет сахару кусок.

Свернет «козу» и чиркнет спичкой,

И скажет каждый раз опять:

«Гостинец для тебя лисичка

Просила нынче передать!»

Год сорок третий. Год картошки.

Отец давно сгорел в войне…

Я обтирал с гостинца крошки,

И детство сладким было мне…

Главный герой. Юры не стало 12 августа 2005 года. Он в обязательном порядке присутствовал во всех последующих моих книгах, как в некоторых эпизодах, так и в отдельных главах.

Когда моя жена Рая в качестве добровольного корректора вычитывала мою книгу «На расстоянии рукопожатия. Словесные портреты», изданную летом 2013 года, она спросила меня, сколько в ней героев. Я ответил: сорок!

— Значит, сорок один! — сказала Рая. — Юра Адрианов присутствует почти в каждом очерке…

Я не стремился к этому специально, так вышло само собой, потому что мы были рядом без нескольких дней сорок восемь лет! И часто вместе участвовали в событиях, о которых я писал в книге.

Письма Юриного отца с фронта впервые были опубликованы мной в книге «Полевая почта слова» в канун шестидесятилетия Победы, в апреле 2005 года. Как-то во время работы над этой книгой я в разговоре с Юрой по телефону заметил, что за шестьдесят лет, прошедших с войны, эти пожелтевшие и выцветшие солдатские треугольники стали уже документами времени. Не письмами, а письменами.

— Саша, отдай мне эти «письмена» для стихотворения! — попросил он. И буквально на следующий день позвонил и прочитал:

Свою Победу празднует страна,

И нынче так случилось,

Боже правый,

Что письма превратились в «письмена»

И тихие слова очнулись Славой.

Так значит подошел незримый год,

Уверенно, с державным безразличьем:

Свершается незримый переход,

И факты наполняются величьем.

                                         4 марта 2005 года.

Севастополь — город гибели отца — был для моего друга вторым после Нижнего Новгорода святым местом на земле. Я недавно был на Юриной могиле и говорил ему, что Крым и Севастополь снова вернулись в Россию.

Мне казалось, что, если это известие дойдет до него, он воскреснет!..

Затворник.

У меня есть все Юрины прижизненные книги, и только на одной нет теплой дружеской надписи — на «Провинциальных Гомерах», вышедших в день его смерти. В последние годы он очень много работал. Продолжал пестовать главную книгу своей жизни — «Нижегородскую отчину», одновременно вынашивал и фрагментарно заносил на бумагу главы мемуаров «Память Дятловых гор», готовил к печати «Провинциальных Гомеров» и собирал антологию поэтов-земляков «Питомцы волжских берегов».

Несколько последних лет Юра из-за болезни вообще редко покидал дом: каждый выход на улицу и возвращение в квартиру были делом непростым. Свое «затворничество» он, кстати, обыгрывал в надписях на подаренных книгах: «…от старого нижегородского затворника» или «…от поэта-отшельника». Поэтому телефон был главным средством связи с внешним миром.

Дозвониться до него было довольно трудно: он звонил друзьям, и они звонили ему. Часто случалось так, что многие новости я — журналист — узнавал от него. Он их собирал, запоминал, а потом сообщал, причем со всеми подробностями, с малейшими деталями. Создавалось впечатление, что он был непосредственным свидетелем произошедшего. И еще он испытывал в некотором роде удовлетворение от того, что узнал о чем-то интересном раньше других и эти другие узнали от него…

Как-то я очень долго не мог до Юрия дозвониться. В трубке были короткие гудки. Дозвонился в полночь:

— Что у тебя с телефоном? — спросил я.

— Все в порядке, это мы четыре часа с Владиком про Вяземского говорили, о том, что поэт-собрат Пушкина несправедливо обойден вниманием в наши дни… Читали по памяти его стихи…

Владик — это наш товарищ по университету, профессор филфака Всеволод Алексеевич Грехнев.

…Анна Ахматова когда-то мудро заметила, что «когда человек умирает, меняются его портреты». Понятно, что портреты остаются такими же, какими и были, это мы их иначе воспринимаем. То же самое у меня происходит и с Юриными стихами: я их читаю и ощущаю совершенно по-другому по сравнению с тем, как воспринимал при жизни Юры. Я чувствую их совершенно новые глубины, обжигающе новый смысл, заново обретенное понимание того, что содержат строки, хотя допускаю, что сам поэт и не имел это в виду, когда их писал. Просто его произведения живут теперь самостоятельной жизнью и обнажают скрытый в них потенциал.

И это высший признак талантливости и, не побоимся этого слова, гениальности автора…

Александр ЦИРУЛЬНИКОВ