Виктор Коноваленко. Третий период. Начало
График работы в праздничные дни
Уважаемые читатели!
4 ноября наша страна отмечает День народного единства.
Поздравляем вас с наступающим праздником!
Обратите, пожалуйста, внимание на график работы библиотек в предпраздничные и праздничные дни:
1 ноября — с 10:00 до 18:00
2 ноября — выходной день
3 ноября — с 10:00 до 17:00
4 ноября — выходной день
С 5 ноября все библиотеки работают в обычном режиме.
Восьмикратный чемпион мира по хоккею, двукратный олимпийский чемпион Виктор Коноваленко рассказывает о своем военном детстве, о том, как он пришел в спорт, кто были его первые наставники, о становлении хоккейной команды горьковского «Торпедо», об игре в сборной Советского Союза, участии в чемпионатах мира и Олимпийских играх, о победах и поражениях в нелегкой жизни спортсмена.
Запись Людмилы Голубевой и Льва Россошика
Нижний Новгород 2008
Книга издана при поддержке Федерации хоккея России, администрации Нижегородской области, хоккейного клуба «Торпедо».
Издатели выражают глубокую признательность губернатору Нижегородской области Валерию Павлиновичу Шанцеву, директору департамента спорта областной администрации Виктору Владимировичу Харитонову, генеральному директору хоккейного клуба «Торпедо» Николаю Валентиновичу Горшкову за помощь в осуществлении данного проекта.
Предисловие к первому изданию
Знаю Виктора Коноваленко больше двадцати лет. Сначала он был для меня, мальчишки, который играет в хоккей, кумиром, недосягаемым образцом, далеким и притягательным, как свет звезды. Хоть это и несколько банальное сравнение, но оно абсолютно точное — вратарь сборной команды страны видится любому юному хоккеисту не иначе как звездой первой величины. Естественно, я хотел быть таким, как Коноваленко. И не был при этом оригинален — тысячи мальчишек играли тогда, в середине шестидесятых годов, «в Коноваленко». Вот только осуществить свою мечту — встать вровень со своим кумиром — удается далеко не всегда. Мне это удалось: я стал дублером Виктора Коноваленко! Отлично помню нашу первую встречу. Я был длинным, щуплым и не очень складным шестнадцатилетним парнем, когда меня «поставили» поучиться у Виктора Сергеевича. Он к тому времени был шестикратным чемпионом мира, двукратным победителем Олимпиад, имел огромный авторитет. Он оглядел меня неторопливо и основательно (у меня сердце в пятки ушло), а потом как равному пожал руку и произнес: «Ну-ну, не робей!» Больше, по-моему, он мне ничего в тот раз не сказал. Да это и неудивительно: Виктор не очень разговорчив. Но я был благодарен ему за это мужское рукопожатие и за эти скупые слова.
Он стал моим учителем. Удивительно по-доброму раскрывал мне секреты вратарского мастерства. Прославленный ветеран заботливо поднимал на ноги безусого мальчишку. А ведь к самому Виктору судьба была далеко не так благосклонна. Об этом и рассказывает он с подкупающей искренностью и предельной откровенностью в своей книге «Третий период». Никогда он не проявлял ни тени ревности или пренебрежения к моей молодости и неумелости, замечания его всегда были лаконичны и точны. Я постоянно чувствовал, его стремление не уколоть мое самолюбие, не подорвать мою хрупкую веру в свои силы.
Именно тогда я понял, что мне сильно повезло — на моем пути встретился по-настоящему хороший человек. Ну а как вратарь Виктор был неповторим. Коренастый, плотный, с виду малоподвижный, он мгновенно преображался, стоило ему оказаться в воротах. Флегматичность уступала место молниеносной реакции, невозмутимость обращалась беспримерной отвагой. Виктор обладал прекрасной интуицией, способностью «вычислить» передвижения атакующих на несколько ходов вперед, отчего нередко у наших соперников просто руки опускались — и в этом они сами не раз признавались.
И не только вратарской интуицией он обладал, но и чисто человеческой. Только один пример.
Коноваленко всегда играл под двадцатым номером. Подражая своему кумиру, и я с детства надел свитер с «двадцаткой» на спине. Когда же оказался в сборной, рядом с Виктором, тихо переживал: какой номер дадут — двух-то двадцатых в одной команде быть не может. Как Коноваленко почувствовал мои мучения, невозможно понять! Но, зная, что рано или поздно я заменю его в воротах сборной, он сам предложил мне свой свитер с заветным номером.
Это был очередной урок доброты и великодушия старшего товарища. Гораздо позже я сумел оценить всю глубину и благородство этого поступка.
На мой взгляд, выход в свет «Третьего периода» — тоже в характере Коноваленко: он всегда в конце концов осуществлял задуманное. Кое-кому может показаться, что воспоминания вратаря хоккейной сборной страны шестидесятых годов несколько запоздали. Нет, не согласен! Во-первых, потому, что каждому человеку необходимо время для того, чтобы осмыслить какой-то важный отрезок жизни, прожитый период. А во-вторых... 1986-й — год сорокалетия нашей игры, и мы, читая книгу Виктора Коноваленко, еще раз пережили великолепный период в истории отечественного хоккея!
Не могу не приветствовать и «вратарскую специфику» книжки. Виктор «воскресил» для современного читателя имена выдающихся вратарей советского хоккея: Хария Меллупса, Николая Пучкова и Григория Мкртычана. Это начальные звенья нашей хоккейной вратарской эстафеты, цепочку которой, рассказав подробно и о себе, так своевременно воссоздал Виктор Коноваленко.
Уверен, что читатель будет благодарен Виктору Коноваленко и за ту безграничную любовь и бескорыстную преданность родному горьковскому «Торпедо», всему советскому хоккею, которыми наполнена каждая страница его книжки. Приятно, что спустя многие годы Виктор и тут остался верен себе — именно за это его, как, пожалуй, никого другого, уважали товарищи по сборной.
Владислав ТРЕТЬЯК, 1986 г.
Предисловие ко второму изданию
Я рад, что нижегородцы помнят и любят своего земляка, великого хоккейного вратаря Виктора Коноваленко. Его имя вписано золотыми буквами в историю отечественного хоккея, в историю автозаводской команды «Торпедо» и сборной СССР. Для обеих этих команд он значил многое: был надежным вратарем и преданным товарищем и в спортивной борьбе, и в жизни. Что он значил лично для меня — об этом я написал в предисловии к первому изданию его книги «Третий период».
Я рад, что нижегородцы решили переиздать его воспоминания, которые были выпущены в 1986 году сто пятидесяти тысячным тиражом издательством «Молодая гвардия» и разошлись, как говорится, словно горячие пирожки.
Уверен, что новое поколение нижегородских спортсменов и любителей хоккея с интересом прочтут эту книгу и узнают много нового для себя и о нашем хоккее, и о его главных героях, и о судьбе ставшего легендой Виктора Коноваленко.
Время летит слишком быстро, жизнь наша изменяется еще стремительнее. Может, некоторые суждения Виктора Сергеевича о жизни и спорте покажутся сегодня кому-то старомодными или неактуальными. Но мне думается, что те моральные ценности, которые он исповедовал, и сегодня остаются основополагающими. А масштаб личности этого незаурядного человека со временем становится только крупнее.
Нижегородцы вправе гордиться своим земляком. В марте 2008 года Виктору Сергеевичу исполнилось бы 70 лет. Жаль, что его с нами нет. Но мы его помним и любим. Значит, он живет среди нас.
Владислав ТРЕТЬЯК, неоднократный чемпион мира и Олимпийских игр, Заслуженный мастер спорта, депутат Государственной Думы IV созыва.
Пролог
Первая попытка рассказать о своей спортивной судьбе была сделана мною в 1972 году. Тогда я ушел из большого спорта.
Убедил меня «выступить» в не свойственном мне амплуа мой друг спортивный журналист Михаил Марин. Человек очень увлекающийся, он, если загорался какой-нибудь идеей, умел кого угодно убедить в необходимости ее осуществления.
— У тебя теперь будет время для размышлений, — в который уж раз затевал он разговор на эту тему. Начинал более или менее спокойно, а потом все больше и больше «заводился». — Подумай, напрягись, вспомни, как пришел в хоккей... Да про наше поколение, как мы спорт любили, как людьми становились только благодаря ему, никто толком и не написал! Нас никто не агитировал, не было ни баз, ни тренеров, ни инвентаря. Коньки палками прикручивали к валенкам — об этом же никто не знает! Ведь все своими руками делали! Для твоих же пацанов в спортивной школе знаешь. как интересно будет!
У Марина все было с восклицательными знаками и все интересно.
Потом он мне объяснял, как просто это сделать: — Берешь магнитофон и записываешь на пленку свой рассказ, потом пленку переписываешь на бумагу — и готово!
Михаил вызвался мне помочь. И верно: «переписал» с пленки на бумагу мой рассказ о военном детстве, о первых коньках и вообще — о первых моих жизненных впечатлениях. Эту главу — «Я родился в щитках» — читатель найдет в книжке.
И я понял тогда: «просто» — для каждого свое. Для меня стоять в воротах — шайбы ловить, для него — писать.
— Я так не могу, — сказал я ему, прочитав главу. Миша, явно довольный, рассмеялся:
— Не морочь мне голову! — это было его любимое выражение. К тому же он действительно считал, что много лет я ему «морочил голову», то есть мало говорил, никак не объяснял свои поступки.
Мы с ним подолгу сидели то у меня, то у него дома. Записывали бесконечные эти разговоры на магнитофон. Миша дотошно расспрашивал обо всех подробностях, растолковывая, чего от меня ждут читатели, что им будет интереснее, какие моменты моей жизни — в хоккее и вне его — необходимо объяснить и осмыслить.
Но работа тренера детско-юношеской спортивной школы закрутила меня не хуже, чем прежние тренировки, сборы, игры, переезды. Дело для меня было новое, а я не люблю плохо работать. Время — все без остатка — уходило на ребят. При каждой нашей встрече Марин напоминал мне про книжку, как, не раздумал еще писать? А я ему в ответ, что не вижу, мол, обещанной помощи от автора идеи.
— Ладно, ладно, — говорил вечно спешащий куда-то, деловой «от и до» Марин, — дай мне зиму отработать, потом делай со мной что хочешь!
На исходе одной из таких горячих для него зим, «отработав» мировой лыжный чемпионат в Лахти, а затем зимнюю Спартакиаду народов СССР в Свердловске, возвратившись после долгого отсутствия домой, в Горький, Михаил скоропостижно скончался.
Нас, его друзей и знакомых, эта смерть потрясла. Брызжущий энергией и оптимизмом, в расцвете сил — ему не было еще сорока восьми, — полный творческих планов, не доделав многочисленных повседневных дел, любимый всеми...
Впрочем, нет — надо быть справедливым. Некоторые горьковские спортивные «деятели», наверное, вздохнули с облегчением: некому стало выносить сор из нашей «спортивной избы». Восемнадцать лет работая собственным корреспондентом газеты «Советский спорт» по Горьковской области и Поволжью, регулярно выступая с острой критикой в адрес организаторов спортивной жизни, Марин явно не давал им спокойно жить. Его откровенно побаивались.
Но зато поддержка его была весомой. Меня, в частности, он не раз поддерживал в трудные моменты. И не только печатным словом, но и человеческим участием.
Это, к сожалению, осознаешь слишком поздно... Как-то сама собой отодвинулась на задний план затея с книгой. Только память о Михаиле Марине да годы, пробежавшие вдруг с непостижимой скоростью, заставили меня вновь взяться за перо. Из всех доводов в пользу книжки мне теперь кажется особенно справедливым один: передать опыт нашего поколения сегодняшнему поколению юношества. Пусть не в практическом смысле — каждый ведь учится на собственных ошибках, но... Если мой откровенный рассказ хоть немного поможет нынешним ребятам ощутить дух той поры, дух нашего спортивного товарищества, я бы считал свою задачу выполненной.
Поскольку я начал с Марина, то расскажу немного об истории нашего знакомства. Лет двадцать писал он обо мне. Мог ли я думать, что придет время, когда буду писать о нем?..
Мы познакомились летом 1959 года, когда Михаил приехал на сбор «Торпедо», который проходил на Волге, под Васильсурском. Смотрю, появился на базе новый незнакомый человек — невысокий, быстрый, темные, коротко подстриженные волосы.
Смотрит очень внимательно. Когда затягивается сигаретой, чуть-чуть щурится. Разговаривая, все время жестикулирует, как будто руками тоже что-то объясняет. С начальством нашим в основном общается. Потом наш тренер Богинов и с нами его познакомил, корреспондент, говорит. Ну, мы и раньше видали корреспондентов. Думаем, как приехал, так и уедет.
На следующий день собрались на рыбалку. В день отдыха у нас была непременная рыбалка. Смотрим, и корреспондента Богинов берет в нашу лодку. Поплыли вверх по Суре, лазили там с бреднем по старицам, поймали рыбы немного и заторопились назад — дождь сильный начался. Когда причалили к берегу, я взял рюкзак с мокрым бреднем и говорю:
— Ну, я побежал.
Помню, Миша засомневался:
— С таким рюкзаком в эту гору не добежишь!
Гора была длиной метров триста пятьдесят. Ну, я ничего не сказал, подумал, что корреспондентам, конечно, может, и не добежать, а нам, спортсменам, — пустяки. И одним махом взбежал. Он потом и говорит:
— Ну, ты здорово с этим рюкзачищем! Молодец! Силен! — с каким-то простодушным восхищением сказал. И я подумал тогда, что вроде ничего парень, этот корреспондент.
Мне еще много раз приходилось видеть, как Марин, приезжая к нам на сборы или на тренировки, ведет себя так, как будто собирается просто пожить с нами. Как будто никакого дела, тем более срочного, у него нет. По-моему, он больше сам рассказывал, чем спрашивал нас. Во всяком случае не помню, чтобы он вытаскивал блокнот и что-нибудь записывал.
Теперь-то я понимаю, что он правильно делал. Хотел сам увидеть и понять команду.
Он постоянно посещал наши игры — и в Горьком, и в Москве. Мы всегда его видели, хотя отчеты об играх не всегда писал он. То есть он приходил не только по обязанности, по служебной своей необходимости, но, как видно, по собственному желанию. И это было приятно. Этим он отличался от некоторых своих коллег. И еще отличался тем, что был, хоть это и не принято у журналистов, болельщиком нашей команды «Торпедо». Думаю, что есть и доля его участия в нашем «серебре» на чемпионате страны 1961 года. Своим пристальным и доброжелательным пером Марин, безусловно, как бы держал команду в определенном необходимом напряжении, не давал ей расслабиться. И когда, еще задолго до нашего триумфа — об этом я расскажу подробно, — он писал, что верит в команду, что уровень ее игры поднимается до самых высоких отметок, нас окрыляли такие слова. Вообще нам нравилось, как он писал о хоккее: честно, ничего не выдумывал. А это с журналистами случается. Им, наверное, кажется, что если что-то придумать, будет интереснее. Но мы над такими выдумками только смеемся. Ну и, конечно, перестаем таким журналистам верить. А если человеку не веришь, то и разговаривать с ним откровенно никогда не станешь. Ошибки — другое дело. Ошибиться может каждый. Как-то Миша написал про меня, что я отбил шайбу коньком из верхнего угла ворот. После я говорю ему, что, мол, так не бывает.
— Как не бывает? Я же видел! — запальчиво отвечает он.
Мы поспорили, каждый остался при своем мнении. Но я-то лучше знаю, как может, а как не может быть! Мы в те времена не ложились под шайбу. Третьяк начал первым ложиться.
Уже гораздо позже, когда мы подружились, я его часто поддразнивал этим «коньком из верхнего угла». «Миш, признайся, что для красного словца написал?» — говорил я ему. Он только отшучивался.
Вообще журналисты, пишущие о хоккее, мало интересуются мнением хоккеистов о той или иной игре. Они пишут о том, что видели сами, иногда предоставляют возможность высказаться тренеру. У полевых игроков, тем более у вратаря, интервью берут редко. Поэтому и я, помнится, считал, что мое дело — в воротах стоять, а для интервью есть тренеры, капитан команды, комсорг. Пусть они отвечают на вопросы журналистов. К тому же я и не очень-то любил распространяться об игре, играть — любил. А Миша, бывало, после игры столько тебе вопросов «накидает» — отвечать замучаешься. Это только в первое время он вопросов не задавал, а потом — годами — засыпал нас вопросами. Почему тут так сыграл? Как оцениваешь игру такого-то? Прав ли был в такой ситуации судья? Видел ли, как развертывалась комбинация? Как относишься к тому, к другому, пятому, десятому? Но ответить на все вопросы сразу после матча нелегко — надо отключиться, подумать, вспомнить все детали.
Нас, кстати, Богинов к этому приучал, чтобы мы после игры осмысливали ее ход, анализировали тактику-стратегию свою и соперника, понимали свои ошибки, ошибки партнеров по команде. Сейчас такую работу помогает вести видеомагнитофон. А тогда приходилось прокручивать игру только в воображении. Это была для нас дополнительная серьезная работа, которая, как я теперь понимаю, принесла хорошие плоды. Но тогда мы относились к ней, как бы получше выразиться... как школьники относятся к дополнительному уроку. Когда тренер заставляет — ладно еще, куда ни шло, проанализируем. Тем более, что иной раз мы увлекались и это казавшееся нам порой скучным занятие становилось интересным. Ну а уж когда такой работой приходилось заниматься по воле корреспондента, хоть это был и Миша Марин, — тут мы допускали откровенную халтуру: скорее хотелось домой, отдохнуть от игры, поэтому ответы на вопросы носили, мягко выражаясь, формальный характер. Не знаю уж, кто из нас кого проучил, только однажды появляется в печати интервью Марина с Коноваленко, где почти на все вопросы корреспондента я отвечаю одним словом — «нормально». Помню, очень я на Мишу обиделся и довольно долго продолжал с ним разговаривать односложно. Из- за чего окончательно укрепилось обо мне мнение, что я неразговорчив, не люблю и не умею отвечать на вопросы. «Ладно, — думаю, — пусть будет так, главное для меня все-таки вратарское дело, а не репутация».
Позже, когда стал вратарем сборной команды страны, чемпионом мира и Олимпийских игр, я в полной мере ощутил ответственность за все сказанное мной корреспондентам. Старался, если видел с их стороны стремление меня понять, объяснить толково свое мнение.
Дело в том, что такое стремление — понять человека, — честно говоря, я встречал нечасто. А вот в Марине оно всегда было. Это точно. До смешного порой доходило. Михаил, чтобы лучше меня понять, сам становился, например, во вратарскую стойку и засекал время. Через несколько минут, с трудом разгибая спину и морщась, говорил:
— Черт тебя знает, как ты стоишь двадцать минут! Да ведь — трижды по двадцать! Да ведь не только стоишь! Да еще нервное напряжение! Да еще «кирпичи» в тебя летят! Да-а, несладко тебе приходится.
Все это он проделывал не на полном серьезе, а как бы пародируя и меня, и себя. Все смеялись. Неплохо это у него получалось — входить в чужой образ.
Уже потом, после его смерти, я как-то подумал, что, наверное, каждого своего героя он так же вот «примерял» к себе.
И великого Евгения Гришина, в которого он был влюблен и который для меня был и остался образцом спортсмена. И олимпийских чемпионов, наших земляков: неудержимого и бескомпромиссного велогонщика Валерия Лихачева; надежного и преданного командного бойца, одиннадцатикратного чемпиона мира рапириста Германа Свешникова; биатлониста Николая Круглова, скромного и трудолюбивого... Миша мне как-то признался, что пульс у него был за сто пятьдесят, когда на его глазах Свешников вел решающий бой в финале чемпионата мира в Москве с французом Маньяном.
Говорят, что журналист должен быть объективным. Какая же объективность с таким пульсом! Марин, наверное, не умел быть объективным — он был очень субъективным и журналистом, и человеком. Но за это все мы его и любили.
И вот еще за что я уважал его: он был в «сборной» спортивных журналистов страны — газете «Советский спорт», но никогда не изменял родному «клубу» — городу Горькому, его спортивным заботам и спортивным героям. По-моему, человек должен жить и умереть на родной земле.
Со многими журналистами я был знаком, многие обо мне писали, многих я ценю за высокое профессиональное мастерство. Но второго такого, как Марин, больше не встречал. С ним я был откровенен, потому что он понимал меня. Ему первому давал интервью, возвращаясь с чемпионатов мира и Олимпийских игр. Но уж и он всегда встречал меня чуть ли не у трапа самолета с неизменным букетом и распростертыми объятиями.
В этой книжке читатель найдет несколько таких «горячих» — в номер! — наших с ним бесед. Мне кажется, в них хорошо сохранился дух тех волнений, которые тогда нас переполняли. Два слова о заголовке. Миша как-то написал, что любит смотреть, как я в середине третьего периода еду от одних ворот к другим. Еду спокойно, неторопливо, как будто о чем-то размышляя...
Пусть так и будет. Жизнь ведь тоже можно условно поделить на периоды. Во всяком случае моя делится очень легко: до хоккея, в хоккее и после хоккея. Сейчас я как раз и переживаю этот третий период. Может быть, середину его. И я действительно пытаюсь анализировать два прошедших.
Глава I. Я родился в щитках
Как начиналась война, не знаю, помню только, как начинались бомбежки: по радио сирена воет, говорят: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» — и репродуктор начинает тикать как часы — тик-так, тик- так.
Мать быстренько собирала свои пожитки в котомку, а я бежал во двор, в «щель». Эта «щель» была метрах в десяти от крыльца нашего барака. Если тревогу объявляли поздно вечером, а, по-моему, тревоги всегда объявляли вечерами, то я забирался в «щель» и сразу засыпал. Мать, наверное, не хотела меня будить, так и сидела со мной до утра в «щели», пока я не проснусь.
Много таких ночей провели мы с мамой. Это я хорошо помню.
Моя мама, Анна Алексеевна, родилась в 1900 году, в деревне на Волге, в ста восьмидесяти километрах от Сталинграда, напротив Камышина. Большая была деревня — тысяч на десять жителей.
Была мать красивой. Учиться ей не пришлось — всего два или три класса окончила, но читать умела. Родила восьмерых детей, да только пятеро умерли, а живы остались трое. Старший брат Николай был у матери первенцем. В 1939 году Николай ушел служить в армию, вернулся уже после войны, но ненадолго, уехал на Сахалин. Сестра Катерина в начале войны добровольцем ушла на фронт, воевала всю войну, была радисткой, вернулась домой летом сорок пятого, но жила с нами немного — тоже уехала на Сахалин к брату. Третий — я.
Отец, Сергей Артемьевич, ровесник матери, родился в том же селе на Волге. Поженились они с матерью, когда им было по семнадцать лет. Я весь в отца — и лицом на него похож, и характером. Он был на все руки мастер — и охотник приличный, и рыбак, и столяр, и плотник, и сапожник. Грузчиком был знаменитым — там, в деревне, рассказывали мне, мешки на пристани ворочал десятипудовые, как мячики, и потом, на автозаводе, тоже считался знаменитым грузчиком — за троих, говорят, работал.
В двадцатых годах его призвали в армию, он служил в Средней Азии, воевал с басмачами, да только никогда не любил рассказывать о том, как воевал: он молчаливый и неразговорчивый был мужчина. Тут я тоже в него пошел.
На вид отец казался суровым человеком, но душа у него была добрая: случалось, отлупит меня за проказы, а потом сам плачет. Когда война началась, он работал бригадиром грузчиков в цехе запчастей — тут трудная у грузчиков работа. Отцу выдали бронь — на фронт его не взяли. Бронь тогда давали только очень квалифицированным специалистам — рабочим и инженерам. Но вот отцу — простому грузчику — тоже дали бронь, и сам директор распорядился «не отпускать Коноваленку на фронт», потому что отец действительно один работал за троих — нужный он был на заводе человек. Я понимал это и гордился, что у меня такой сильный отец. Мне нравилось, что он все умеет. Он и для меня сарайку во дворе сколотил, чтобы я там мог столярничать.
Мать трудилась разнорабочей в колесном цехе. Это очень тяжелый цех, для мужчин тяжелый, а уж для женщин и говорить нечего. Там она получила в начале войны травму — то ли придавило ей ноги, то ли еще что-то случилось. Она стала уборщицей в столовой. Конечно, радости в этом мало — трудная работа была. Но тогда и это за счастье считалось. Отец говорил, что всякий труд хорош, главное — дело свое на совесть делать.
После войны, в пятидесятом году, я впервые поехал в деревню, где родились и выросли родители. Там у нас много родственников. Но не только родственники, многие помнили моих родителей, хотя уехали они из деревни давно — в 1932 году, на строительство Горьковского автозавода. Я хотя и мальчишкой попал в деревню, но понял, что там к моим родителям все хорошо относятся, а в деревне нравы строгие — о плохом человеке хорошо говорить не станут, даже если он родня: там за труд людей прежде всего уважают, за крестьянское умение жить, работать и хозяйствовать.
Вот история их отъезда из деревни. Был у отца товарищ, я его помню — дядя Ваня. Он первым из деревни подался в Нижний Новгород, прослышал, что там начинается большое строительство и нужны рабочие. На Волге жили, на берегу — вот и дошел слух. Поехал, устроился работать, а потом приехал в деревню в отпуск и рассказал отцу, что там, в Нижнем, на этой стройке хорошо и работать, и жить, что такие, как отец, работящие люди там во как нужны. А время было тяжелое, в деревне трудно жилось — голод был на Волге. Отец подумал и решил ехать. А еще через шесть лет я родился.
Любили мальчишки из щитков — так назывались бараки, щитковые дома-времянки, которые построили на Автозаводе в самом начале тридцатых годов, но простоявшие потом лет сорок с лишним, — играть в разные игры, спортивные тоже: футбол, хоккей. Какой это был хоккей, и не скажешь: кто на коньках, кто без коньков. Клюшек не было вовсе. Делали их из толстой проволоки. А то ходили в соседний Стригинский лес, искали корень с «крючком» или похожий на клюшку сук, обстругивали эти корни и сучья, и они становились клюшками. Про шайбу тогда еще не знали, мячей для русского хоккея тоже не было. Делали самодельные мячики, тряпичные, или играли мерзлой картофелиной. Картофелина была нашим главным «инвентарем». Но в футбол картошкой играть не станешь, нужен настоящий мяч. Мячей тоже почти не было. А те, что изредка появлялись у кого-нибудь из ребят, из каких-нибудь довоенных «запасов», жили день-два, не больше — рвались.
Но вот однажды кто-то из пацанов принес настоящую футбольную покрышку с камерой. Стали надувать мяч. Но надуть по-настоящему без насоса не смогли: покрышка была толстая, кожаная, жесткая, и, как мы ни дули, как ни тужились, твердым мяч не получался — он, когда щелкали по нему пальцем, не звенел. А мы знали, что настоящие футболисты играют мячами, которые, если их постучишь пальцем, звенят. Не пропадать же настоящей покрышке и настоящей камере! А насоса ни у кого из мальчишек не было. В щитках жили люди небогатые, ни у кого из моих товарищей не было велосипеда, он был тогда несбыточной мечтой. И вот как раз в то время, когда мы мучились с мячом и думали, как его по- настоящему надуть, к нам во двор въехал новый грузовик ГАЗ-51. Эти машины только-только начали выпускать вместо старых полуторок. Мы побежали смотреть на новую машину.
Хозяин ее ушел домой — это был наш сосед, работал он на заводе шофером, перегонщиком машин. Кабина закрыта. Залез я на подножку, гляжу, в кабине, на сиденье, лежит новенький качок — ножной насос. Ну, сам бог послал нам качок. А как его получить? Пойти просить у соседа? Вряд ли даст. Решили утащить. Но дверь кабины заперта. Как быть?
Мы тогда из дома без рогаток не выходили. Рогатки были нашим «оружием», у всех мальчишек они были. Тогда я сказал, что надо залезть на крышу сарая и расстрелять из рогаток стекло в дверце кабины, откроем изнутри дверцу — мы были автозаводскими мальчишками и знали, что изнутри дверцу можно открыть и без ключа, — и возьмем качок. Видно, мы были уверены, что нам этот качок куда нужнее, чем соседу-шоферу. Ему новый дадут, а нам кто даст? В общем, сосед-шофер меня поймал. Все, думаю, пропал. Но хорошо помню, что не побоев испугался — все равно уж не убежишь, держит, как клещами, — а обидно было, что без качка мы остались.
Отец отлупил меня, а потом сам плакал в углу — жалко меня ему было, мать тоже плакала, хотя, пока отец со мной расправлялся, слова поперек не сказала, считала, видно, что не за озорство, а за воровство отец меня наказывает и правильно делает. Но они не понимали, что не для себя — для всех и для футбола я хотел украсть качок. Однако объяснять не стал, молчал.
Давно это было — сколько лет прошло, а помню всю эту историю, как будто вчера случилось...
Вот так я впервые пострадал за спорт. Мы тогда за то, чтобы спортом заниматься, чтобы в футбол поиграть настоящим мячом, на любые страдания готовы были пойти.
Но это было уже после войны. А я и войну помню. Году в сорок втором в одну из бомбежек бомба угодила в дом, такой же, как наш, — щитковый. Утром мы пошли с мальчишками смотреть. Дома как не было, одни трубы печные торчат, и все. А в конце двенадцатого квартала ударной волной полдома снесло, как отрезало.
Отца, случалось, по неделям дома не бывало — работали с утра до ночи, прямо в цехе и спали. А летом и осенью бомбили автозавод. И тогда мать собирала пожитки в котомку, мы шли к Оке, на лодке переправлялись на другой, правый берег и шли в соседнюю деревню. Помню, лодка была большая, набивалось в нее народу много — женщины и дети. Лодочник на веслах нас перевозил с одного берега Оки на другой. Потом мы с матерью шли пешком в село Борисово-Покровское. И почти все лето там жили. Мать работала в колхозе, а я жил с деревенскими ребятишками. Мне не очень нравилось жить в деревне, я не понимал, зачем мы ушли из дома, а мать говорила: «Хочешь, чтобы нас разбомбило?» Из всех этих деревенских воспоминаний, очень смутных, одно я хорошо запомнил: как жеребенок лягнул меня прямо в живот, под дых. Это была, наверное, моя первая настоящая боль. Рядом никого не было, потерпел — отпустило. Кажется, тогда понял — если болит, ударился или тебя кто ударил, потерпи немного, и все пройдет. Орать, плакать, жаловаться не надо.
Один раз — днем это было, тревоги не объявляли — мы увидели, как в небе два наших истребителя прижимают немецкий самолет, посадить, наверное, его хотели. Мы стоим — смотрим, трое или четверо нас было. Стояли у дерева, чтобы с самолета нас не видно было. И вдруг шмяк что-то об землю рядышком с одним мальчишкой, тоже Витькой его звали, был он немного старше меня, отчаянный такой пацан. Глядим, а это осколок. Витька растерялся, побледнел — он-то понимал, что такое осколок, еще несколько сантиметров в сторону, и конец был бы Витьке, а может, и мне. Но я тогда еще не понимал, как это можно — убить так вот запросто человека. Поднял осколок, а он горячий, руку жжет... Кажется, в тот день я стал осознавать, что на войне убивают...
Из воспоминаний о войне у меня осталось еще одно: смерть маленького брата. Он меня мало интересовал: лежит в люльке, кричит — какой интерес? Однажды мама взяла меня с собой в детскую больницу, куда она понесла братишку. Оказывается, у него было воспаление легких. А дома холодно — топить нечем. Брат долго болел. И вот однажды мы играли во дворе, была зима, вдруг, вижу, из дома выбегает мама и кричит что-то, кричит и плачет. Высыпали во двор соседи, окружили ее, пошли к нам, я тоже пошел.
Возможно, Вам будут интересны следующие статьи:
№№ | Заголовок статьи | Библиографическое описание |
---|---|---|
71 | 85 лет Новаций, Авангарда, Молодости, Творчества | Кулькова И. 85 лет Новаций, Авангарда, Молодости, Творчества : [о юбилее НАМТа] // Автозаводец. – 2014. – 25 дек. (№ 147). – С. 3 |
72 | «Из каких только стран не привозила «золото» и «серебро»... | Погорская Т. «Из каких только стран не привозила «золото» и «серебро»... : [о К. Лотовой, известной автозаводской спортсменке] // Автозаводец. – 2014. – 30 сент. – С. 3 |
73 | Мал был, да могуч и хитер... | Моралес Р. Мал был, да могуч и хитер... : [об А.В. Скворцове, хоккеисте «Торпедо»] // Нижегородские новости. – 2014. – 4 сент. (№ 157). – С. 6 |
74 | Легенды живут вечно | Моралис Р. Легенды живут вечно : [о И. Чистовском, знаменитом хоккеисте с\к «Торпедо»] // Нижегородские новости. – 2014. – 21 авг. – С. 6 |
75 | Арены, которые мы забываем | Моралес Р. Арены, которые мы забываем : [о состоянии спортивных стадионов в Нижнем, в том числе на Автозаводе] // Нижегородские новости. – 2014. – 20 авг. (№ 148). – С. 14 |
76 | Валентин Костюков: «У нас высшие государственные секреты, их надо охранять» | Директор Российского федерального ядерного центра Валентин Костюков: «У нас высшие государственные секреты, их надо охранять» [Электронный ресурс] : [интервью с В. Костюковым] // Комсомольская правда. – 2014. – 11 авг. – Режим доступа: http://www.nnov.kp.ru/daily/26267/3145300/ (Дата обращения: 13.10.2015) |
77 | «Каждый гол как жизнь» | Шадрин А. «Каждый гол как жизнь» : [тренер автозаводской ДЮСШ Алексей Сысуев – о мировом и дворовом футболе // Автозавод on-line. – 2014. – 22 июля. – С. 7 |
78 | Владимиру Ковину — 60! | Григорьев А. Владимиру Ковину — 60! : [о знаменитом хоккеисте] // Патриоты Нижнего. – 2014. – Июнь (№ 22). – С. 21 |
79 | Самая вкусная еда — домашняя | Власова Е. Самая вкусная еда — домашняя : [интервью с Н. Садовой, олимпийской чемпионкой]. – Нижегородская правда. – 2014. – 19 июня (№ 62). – С. 32 |
80 | Садам цвести | Садам цвести : [о Б. Видяеве, бывшем ген. директоре ОАО «ГАЗ». Отрывок из главы книги К.Н. Эпштейна «Такая непростая жизнь»] // Автозаводец. – 2014. – 27 мая. – С. 3 |