Ледовый батя

11 марта 75 лет исполнилось бы сказочному хоккейному подвижнику Виктору Коноваленко, двукратному олимпионику и восьмикратному чемпиону мира.

Из личного опыта прозаической элегии, от­несенной, понятное дело, к прошлому веку, решусь воскресить в сознании несколько по­верхностных свиданий с Мастером. То было и в 73-м, когда поведал в газете о тренерской премьере Виктора Сергеевича, и в 94-м, когда провожал его, прихрамывающего, из-за хмельного стола в Ваче перед гламурной поездкой в олимпийский Лиллехаммер...

А вот еще 1975 год. Декабрь. Перед тайм-аутом в чемпионате страны за лидерство би­лись ЦСКА и «Спартак». Армейцы, как буд­то не умевшие играть с «Торпедо» (один раз позорно «сгорели» — 3:8), за два периода преимущества не выжали — 2:2. Я устроил­ся за воротами Третьяка, ближними к выхо­ду на резину, ведущую в раздевалки старого Дворца спорта. Смотрю - рядом Виктор Сергеевич. Немножко вроде не в себе. Припал к ограждению, выбросив вверх руки. Сирена. Первым со льда уходил Третьяк — ему ближе всех. Увидел Коноваленко, ступил на бетон: «Здорово, батя! Ну, как ты?» Следом высыпа­ли Гусев, Лутченко, Михайлов, Петров, Хар­ламов... Улыбки, объятия — ни дать ни взять фронтовые друзья.

Кстати, через четыре года в харламовских воспоминаниях «Три начала» я вычитал: «Наша тройка (Михайлов — Петров — Харламов — Ред.) родилась в один прекрасный, хотя и горестный для ЦСКА день. Тот матч, сыгранный в Горь­ком, армейцы проиграли со счетом 0:1, все наши могучие форварды, ведомые находящим­ся в расцвете сил Анатолием Фирсовым, так и не смогли тогда поразить ворота Виктора Коноваленко».

Так наш ледовый пустынник (вратарь ведь обречен на одиночество), изрядный вла­стелин игрового пространства и показывал всегда, кто в доме хозяин. А другой великий воротчик Третьяк верно обронил — «батя». Коноваленко и в самом деле стал нижегород­ским хоккейным батей, открыв двери в новый мир олимпионикам Скворцову и Ковину, ми­ровым премьерам Федорову и Варнакову, также сумевшим устоять перед столичными соблазнами. Школа мужества и чести имени Коноваленко.

— Он еще при жизни стал легендой, — свиде­тельствует бывший командный врач Т. М. Иоф­фе. — Однажды я спросила Игоря Чистовского: «В чем же величие вратаря?» Он ответил: «Витюха — самородок». Да, под страшной вратар­ской маской скрывался очень добродушный человек, к которому тянулись не только люди, но и животные. Дома у него всегда кто-то жил: попугайчики, кошки, собаки. А вы бы слышали, как он на улице разговаривал с воробьями!

...Когда-то приключилась гнусная история с бронзовой (медной?) шайбой, которую недо­умки умыкнули с надгробного памятника Коноваленко. А лет шесть назад случайно заглянул в сквер, носящий имя Виктора Сергеевича. Унылый серый камень взирал на меня с укором своими пустыми глазницами — здесь покоилась мемориальная плита, тоже сломленная слепой алчностью лихоимцев. Одиночество обездо­ленного камня. Не всем дано побыть наедине с совестью. Третьего дня снова пришел в тот занесенный снежной хворью уголок. На месте слова, хранящие его судьбу и нашу вечную па­мять. Всё же мы — люди...

Александр Кузнецов