Куканов Владимир Степанович

Он уже давно жил в Заволжье... Мы созвонились, и я получила короткий ответ: «Приезжайте, буду ждать».

Готовясь к съемкам, я поняла, что еду к человеку — почти ровеснику века... И засомневалась поначалу: не будет ли в этой встрече эдакой ностальгии по прошлому, да и некоторой путаницы в датах, событиях... Год 97-й только начался. Весь г. Заволжье прикрыл мягкий пушистый снег. И центр города, с его неброской, но радующей глаз архитектурой невысоких домов и коттеджей, производил впечатление уюта и какой-то домашности.

На пороге нас встретил человек, которому я, на первый взгляд, определила лет 75-78, но никак не за 90! Глаза смотрели внимательно: «Мол, с чем пожаловали?»

Он жил один, и тут же захлопотал по хозяйству. Еле уговорили ничего не делать, а сесть и поговорить. Беседа затянулась надолго. А Владимир Степанович, обрадовавшись заглянувшим к нему собеседникам, рассказывал, отвечал на наши вопросы и словно спорил с кем-то, кого мы не знали, доказывая свою, им выстраданную правоту.

— Владимир Степанович, чем памятен год 1937?

— Однозначно не ответишь... Он мне дважды памятен: встречей 1937 г. и его завершением. Дело в том, что в конце 1937 года меня посадили. Неизвестно насколько, неизвестно — за что? Через 20 лет я получил ответ: «Ни за что». А если вспомнить встречу этого, 37-го года... Как на картинке, вспоминается праздничный вечер в 19-й школе, где собирался весь командный состав. Было настолько шумно, весело, настолько отрадно... По характеру товарищества, дружбы, атмосферы — я в своей жизни не припомню другого такого праздника.

Дело в том, что 37-й год для Автозавода был не совсем обычным: он стал этапным. (Мы готовились к выпуску 200 машин в день). Автозаводцы были тогда единым сплоченным коллективом, подлинно новым. Веяло каким-то величием. Сормовичи нас ревновали, а мы их обходили кругом... Завод строился в тяжелейших условиях, и многие не верили в возможность постройки такого завода в 18 месяцев...

Если вернуться назад, к моменту начала строительства... Представьте, проходит 5 месяцев, как заложили автозавод, а сделали «0». Появилась паника, просьбы сдвинуть сроки пуска завода...

— Владимир Степанович! А вы-то как попали на завод, на должность партийного секретаря?

— В июле 1930 года меня вызвали в Краевой комитет партии и без разговоров и убеждений: «Вот тебе путевка, завтра в 8 утра быть на Автострое». Пересмотру это не подлежало, я должен был повернуться и приступать к выполнению. Это была партийная дисциплина.

— Давайте на секунду представим, что значили в то время слова: «Завтра в 8 на автострое...» Сейчас без проблем — метро, маршрутки, автобусы, на худой случай — трамвай... А тогда ...

— Я всего не помню, — говорит Владимир Степанович, — но из города до ДК им. Ленина ходил трамвай, можно было добраться.

А вот дальше...

Практически того пути, что связывает Автозавод с Канавино — не было. Он рождался примерно так же, как дорога из Петербурга в Москву.

Но я в 8 утра уже был в парткоме Автостроя. Вечером повезли меня в промышленный район, собрали коммунистов и меня выбрали секретарем парткома строительства. И всю стройку до памятного мне 12 декабря 1937 года, когда за мной пришли, я работал на ГАЗе. Всякое было за эти годы, но я хочу чуть-чуть вам рассказать о водозаборе. Ведь он для завода — все! И не только для завода, для всего района. Строить его начали 6 декабря и до вскрытия р. Оки надо было закончить. Представьте, посреди реки, котлован, шалаш, мороз. Я уже говорил, что неверящих в будущий завод было достаточно. Сроки срывали, как могли, и диверсии тоже были. Срыв пуска водозабора — срыв строительства. Леня Бронников, комсомолец, своим телом зимой закрыл подготовленную пробоину. Если бы вода хлынула в котлован, водозабор был бы затоплен. Это был героический поступок. Если бы не Леня... Я убежден, что была диверсия, их было немало в то время. Вот еще один пример. Понизительная подстанция. Я ее слепым найду от проходной. Казалось бы, что этот корпусок означает? Всего-то 104 м! Но он имеет 104 камеры, из которых подается ток на весь завод. Его строить-то два часа, а мы возились полгода! А почему? Только построим, нам то подпилят, то подтопят. Кто это делал — понимал: чем дольше они здесь возятся, тем дольше завод не будет пущен. Или деревянные бараки. Там жили строители. 400 бараков. Как два часа дня, так какой-то барак горит. Сначала не обращали внимания, мол, неаккуратность с огнем.

А потом увидели систему. По часам проверяли: 2 часа — горит! Опять кто-то просчитал: когда горит, все Ваньки-Маньки с рабочих мест побежали тушить... Остановка стройки. И тогда Царевский издал приказ: не оставлять стройку под гарантийную оплату всего имущества. Пожары тут же прекратились. Так что никто никогда меня не переубедит, что это были случайности.

— Владимир Степанович, вы были секретарем парткома, человеком убежденным в правоте дела, которое делали. За что же партия вас обидела?

— Это не партия. Партия была, есть и останется моей партией... Я не собираюсь ее отдавать и продавать. Я, отсидев 19 лет и 9 месяцев, не уехал с Севера, пока мне не вручили мой партийный билет.

— Итак, конец 1937 года, 12 декабря... В. С. Куканов выступает в Бусыгинском квартале на митинге. Битком забит зал. Это было накануне приезда Ежова на Автозавод.

— Что вы пережили тогда?

— Вам не понять...

Владимир Степанович долго молчит, потом говорит:

— МВД... Это был такой орган, что кольни его иголкой, он поймет, что его кольнули не булавкой. Настолько там тонко все построено было. Вот вам мой пример: они пришли вечером. Жена ревет, ей говорят: «Ну что вы плачете? Что случилось? Мы у вас его возьмем, а завтра он вернется. Ну как не верить МВД? Они же не врут!»

Вот я «завтра», через 20 лет и вернулся. В той системе МВД все было построено на лжи... А что ощутил? Обалдел и больше ничего!

Он прошел несколько тюрем, а потом был Север, где он работал на разных специальностях, а в последние годы ссылки — директором автомобильной конторы треста ВАЙВОЖ-разведка, выведя ее в краснознаменные.

— Что же получается, Владимир Степанович, социализм строили заключенные?

— Не знаю, как по всему Союзу, но на строительстве автозавода заключенных не было. Все были вольнонаемные. Жене моей тоже много досталось. Во время моих событий я открыл ее для себя. Ведь как только забрали меня, у нее отобрали все — мебель, вещи. И выселили по-зверски. Семьям врагов народа не полагалось жить в каменных постройках. И только потом, когда кто-то вмешался, до сих пор не знаю — кто, ее переселили в коммунальную квартиру с такими же, как она. Пережила очень много. Там, на Севере, узнал, как умерла одна из моих дочерей. Ей было лет 8, она заболела, но ее не брали в больницу, как дочь врага народа. Потом взяли, но было поздно. Где похоронили, когда — до сих пор найти не могу, а хотел бы хоть доску сделать для ребенка.

Жена ко мне приехала на Север. Вот тогда я понял — какой она человек. Потому что многие жены отказывались от мужей в убежденности, что советская власть не ошибается. И отрекались. А моя жена не отреклась. За это ей — низкий поклон... Мы прожили с ней потом хорошую жизнь.

— Вы считаете, что ваша жизнь сложилась?

— Да, считаю неплохо, даже при наличии 20-летней судьбы.

— Почему такой оптимизм?

— Да, вероятно, сама жизнь на это настраивает...

Он провожал нас на улице и долго стоял, пока машина не скрылась за поворотом. Словно прощался. Через несколько дней его не стало...