«И сворачиваю манатки…»

12 августа исполняется 10 лет со дня смерти поэта-нижегородца Юрия Адрианова

Анна Ахматова когда-то мудро заметила, что «когда человек умирает, меняются его портреты». Понятно, что портреты остаются такими же, какими и были, это мы их иначе воспринимаем. То же самое у меня происходит и с Юриными стихами: я их читаю и ощущаю совершенно по-другому по сравнению с тем, как воспринимал их при жизни Юры.

За три года до кончины Юра передал мне две картонные папки с матерчатыми завязками: стихи, напечатанные на машинке, под каждым дата и место написания, все страницы пронумерованы. Папка № 1. Избранные стихи 1960-1995 годов.

Папка № 2. (Даты не обозначены.) В левом углу красным фломастером написано: «Саше и Рае Цирульниковым. Авг. 2002 г.».

— Пусть это будет у тебя,— сказал Юрий,— здесь все готово для издания... Сам понимаешь, когда потребуется твоя помощь... Глаза его потемнели. И повлажнели...

Я сейчас еще и еще раз перечитываю отобранные Юрой стихи и думаю, как жестко, даже жестоко он их отбирал, сколько стихотворений стали жертвами этого выбора. Именно с этой «сборной командой» он решил остаться в русской поэзии.

Помню наши разговоры по телефону, которые состоялись задолго до передачи папок. Он говорил, что формирует возможный сборник стихов, который, может случиться так, выйдет уже после его смерти. Так вот по старому русскому обычаю он сам все приготовит, выберет стихи, расположит в определенном порядке, проставит даты написания. Чтобы потом проще было опубликовать.

Говорил он об этом просто и буднично, как о деле решенном. При первых таких словах у меня был порыв его прервать, мол, о чем ты говоришь, зачем себя хоронишь... Но не решился: очень серьезный и глубоко продуманный был сам разговор — деловой, конкретный, доверительный…

…Мы знали, что он очень болен, страдает целым букетом серьезных хворей и при этом не лечится, потому что боится врачей, боится их выводов и приговоров. Сколько раз я увещевал его лечь в больницу на обследование, да и не только я, а его друзья детства и юности — профессора-медики Сергей Белоусов, Алексей Королев. Он с трудом соглашался, а когда наступали считанные сроки ехать в больницу, отказывался по разным предлогам. Женщина-врач скорой помощи в ночь на 1 июня 2005 года обнаружила у него тромб в ноге и предложила немедленно ехать в областную больницу. Несмотря на ее настойчивость и настойчивость жены, он все-таки никуда не поехал, потому что после обезболивающего укола стало лучше. А утром следующего дня, когда я ругал его из-за того, что с таким диагнозом и после такой боли он остался дома, Юра совершенно искренно объяснил мне, что не хотел ехать в больницу в темноте ночью, да еще во время дождя...

В итоге время было упущено и ногу пришлось ампутировать. И это стало началом конца. Из-за хронических заболеваний после операции организм просто начал разваливаться. Хотя время от времени ему становилось лучше, и это давало нам повод для оптимизма. Мы с Валерием Шамшуриным были у Юры в палате в конце июня и после общения с ним ушли с чувством, что есть надежда на благополучный исход. Юра активно участвовал в разговоре, реагировал на шутки. А мы хотели создать хорошее настроение у нашего друга.

Потом я бывал у Юры дома после его выписки из областной больницы. Но тут началось новое обострение болезни, которая ударила с другой, неожиданной стороны. И вопрос встал о новой госпитализации в городскую клиническую больницу № 5. В реанимационной палате Юре стало лучше, а когда его перевели в кардиологическое отделение в одноместную палату, ситуация резко ухудшилась. Из телефонных разговоров с Наташей я чувствовал, что дело становится необратимым. Думаю, Юра сам понимал трагичность своего положения. Наташа рассказала, как он подозвал ее и тихо произнес: «Замолви слово обо мне...» «Перед кем замолвить?» — спросила Наташа. «Перед людьми... Чтобы помнили...» — последовал ответ. Перечитайте, повторите про себя эту Юрину просьбу, и вы почувствуете, что это стихотворная строка. Вероятно, даже в таком положении Юра продолжал сочинять. Еще в студенческие годы мы часто вносили правки в стихи друг друга, отыскивали и советовали друг другу варианты строк и с тех пор стали хорошо ощущать стилистику друг друга. И я, и Юра охотно оставляли в своих стихах эти изменения, если стихи становились от этого лучше. Между прочим, Юра принимал подобные советы и от других своих друзей, и стихи от этого не становились менее адриановскими. Об этом, в частности, рассказывает и замечательный чтец, народный артист России Александр Познанский.

Я совершенно уверен, что у Юры в больнице была готова и вторая строка, но он не хотел расстраивать Наташу и не произнес ее, потому что она, скорее всего, звучала так — «Когда меня не будет...»

Замолви слово обо мне,

Когда меня не будет...

Видимо, так выглядел этот Юрин завет жене в последнем стихотворении, которое он не дописал...

12 августа вышла из печати долгожданная книга «Провинциальные Гомеры», и Валерий Сдобняков спешно привез первые экземпляры из университетской типографии в больницу. Наташа показала одну из этих книг Юре и была уверена, что он, несмотря на кризисное состояние, еще был в силах осознать это событие.

Я пришел в палату к Юре, когда до 12 часов дня оставалось 10 минут. Он часто и громко дышал, как будто выполнял тяжелую работу. Зашла врач, позвала медсестру и велела ей сделать несколько уколов. Я хотел спросить ее, есть ли надежда, но не спросил. Все было очевидно. Не было ясно одно — как долго это будет длиться.

Я ушел в 12 часов 15 минут, пообещав Наташе зайти вечером. И вскоре получил на пейджер сообщение от Раи: «Звонила Наташа. Юра умер». Это произошло через десять минут после моего ухода…

Александр Цирульников