«Быть в строчках юным до седин…»

Уже более полутора лет минуло, как ушел из жизни Юрий Адрианов. Из жизни, но не из нашей памяти, благодарной ему за то, что он был, что его земная стезя по времени совпала с нашей, что и теперь, подобно сиянию звезды оттуда, где ныне обитает его душа, доходят до нас строчки-лучи его стихов. По разным причинам не печатавшиеся прежде, они долго ждали своего часа. Юрий Андреевич успел сам отобрать то, что представлялось ему достойным публикации, но рукопись попридержал, пропустив вперед «Провинциальных Гомеров» — последнюю книгу, которую ему суждено было увидеть уже на пороге вечности. В этом весь он: предчувствуя свою кончину, отдать последний поклон предшественникам, учителям, собратьям по перу. И вот теперь благодаря подвижническим стараниям вдовы поэта Натальи Адриановой увидел свет его последний сборник «Обретенные тетради». Название вдвойне символическое: в нем и взгляд автора на самого себя с высоты прожитого и пережитого, и наше, читательское обретение страниц его творчества, которые доселе скрыты были от глаз людских. Неизвестный Адрианов? Да, но и знакомый, узнаваемый в каждой своей буковке.

«Смертно все на земле... время даже гранит в прах изгложет седой и суровый», — по-державински смиренно признает он в одном из стихотворений. Не стало человека — и постепенно стираются в сознании оставшихся его звания, награды, должности, нетленным остается лишь Слово, единственный объективный критерий, мерило таланта, дарованного художнику Богом. Из почти четырех десятков книг наследия поэта «Тетради» — самая несуетная и мудрая, как и приличествует прощальной исповеди. Она охватывает весь пройденный им путь, с младых ногтей до преклонных лет, соответственно выстроена и ее композиция по разделам: «Из юношеской тетради», «Мастерские», «Средь мирских забот», «Судьба травы», «Год рябины», «В пору сумерек», «Белый камень». Это как семь засечек на древе собственной жизни, семь концентрических колец-десятилетий на его срезе, семь слов Спасителя на кресте — священное христианское число.

Конец 50-х — начало 60-х годов XX века, предчувствие оттепели, первозданный хмель молодости! «Если мне 19, то все удивительно просто и цветут для меня по округе сады». Под стать этим строкам и фотография на обложке томика — Юрий юный, посреди хлебной нивы, с колоском в губах, словно говорящий:

Иду, ступая на следы весны,
По разнотравной гриве
косогора
И в глубине закатной тишины
Живу частицей этого простора.
Живу. И я не только человек,
Я — влажные поляны
в час восхода,
Я — медленная гладь
раздолья рек.
Я — то бессмертье,
что зовут природой.

Мне где-то ранее уже доводилось писать об удивительной мелодичности и живописности адриановской строки. «Виной» тому — кровная близость его музы с искусством. Уместно повторить это. Как известно, и сам он всерьез занимался живописью, знал в ней толк, многие его работы выставлялись на вернисажах, украсили собой галереи и частные коллекции, смотрят со стен его кабинета-библиотеки, где все осталось так, как было при жизни хозяина. Он как никто имел право вспоминать «Нестерова кроткие березки» и «вечный левитановский покой», своей собственной стихотворной партитурой откликнуться на «плывущую в ночи Шопена нежность». А вот его восприятие знаменитого романса Свиридова из музыки к пушкинскому шедевру:

Взмахнувши крыльями разлуки,
Как над полями журавли,
Плывут свиридовские звуки —
Зарницы пушкинской поры.
В них белая свирель метели
(! — Г. Т.),
Любовь, страдальческий исход...
О, неужели, неужели
Такая музыка уйдет?

И рядом с этим — воспоминания о целинном поле, поклон волжским баржам-трудягам, честно отслужившим свое, дыхание исторических былей и легенд, раздумья о сладкой каторге творчества.

Пожизненная любовь Адрианова — Пушкин, которому посвящено множество его стихотворных и прозаических страниц, не только о себе написал: «Нет, весь я не умру, душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит». Такая же надежда парафразом звучит и в «Обретенных тетрадях»: «... Ведь не сгину я куда-то в эту ночь и в эту тьму!» Подразумевается: каким останусь я, поэт, в своих откровениях, к людям обращенных? И тем взыскательнее должен быть отбор мной, автором «самого-самого» из заветного ящика письменного стола.

Приведу еще одну выдержку из сборника, которую читаешь — и не верится, что написано это 44 года назад, ведь словно о посмертной книге сказано:

Не для того я ночь не спал,
Скрепляя строчек звенья,
Чтоб кто-то, морщась, разбирал
Неверные сужденья...
А может, стих в столе закрыть
На ключ в надежном ящике?
Но только знаю: строчек нить
Скользнет упругой ящеркой.
У ней упрямые пути
(Ты боль из сердца выкини!).
Ведь если стих не отпустить,
То где-то подлость вылезет.

И последнее. В выходных данных «Тетрадей» значится, что изданы они Нижегородским гуманитарным центром, ниже фамилия и дата: «Адрианова Н.А., 2006». Тираж скромный по сравнению с масштабом личности поэта — всего 500 экземпляров. Цифра, красноречиво свидетельствующая, каких усилий стоило Наталье Андреевне выпустить книжку.

Недавно на одном из мероприятий в областной научной библиотеке прозвучало сообщение, что вся партия отправлена на реализацию в Москву. Не все восприняли этот факт с пониманием. Так, председатель комиссии по литературному наследию поэта, член правления региональной писательской организации Олег Рябов считает, что в данном случае «Адрианова отставили от нижегородцев». Или их — от него, смысл комментария такой. Сказать по этому поводу можно три вещи. Первое: вдова поэта — собственник его авторских прав и может распоряжаться ими по своему усмотрению, можно сожалеть, но не осуждать. Второе: столичный книжный рынок — не чета провинциальному, пусть нашего земляка знает и читает вся Россия. И, наконец, речь идет о пилотном варианте проекта, почему бы не быть повторным тиражам – уже под эгидой солидных местных фирм «ДЕКОМ», «Книги» и др., с согласия Натальи Андреевны разумеется? Предыдущие 40 книг Адрианова никто у нас отнять не в силах, Бог даст — обретем и «Обретенные тетради». «Если все этого захотят», как говаривал Кутузов в романе-эпопее Толстого.