Виктор Коноваленко. Третий период. Продолжение

Виктор Коноваленко. Третий период : [Электронный ресурс] : [Отрывок из книги В. Коноваленко «Третий период». Продолжение] // ЗДОРОВА.narod.ru. – 2008. – Режим доступа: http://zdorova.narod.ru/publ/hockey/viktor_konovalenko_ tretij_period/10-1-0-5 (13.12.2013)

Глава I. Я родился в щитках (продолжение)

Братишка лежал в своей люльке, мама рыдала. Я думал, что он заснул, а он умер.

Пришел с завода отец. Он не плакал, а ушел в сарай и меня с собой увел. Там он сколотил гроб. Потом мы хоронили братишку. Поставили гроб на санки и пошли на кладбище. Я вез эти санки, а мама и папа шли сзади. Отец хотел помочь мне, но я не дал — от самого дома и до кладбища вез санки сам.

Братишка был пятым ребенком, которого похоронили мои родители. Отец тогда сказал: «Если бы не война, этот бы жил. Теперь, мать, у нас больше уже ребят не будет. Николай с Катериной на войне... Витьку беречь надо...»

Меня не баловали, но ребенком я был, как сейчас говорят, трудным. И теперь понимаю, что непросто было родителям со мной, но отец не раз говорил: «Не будет дураком — человеком станет».

...Как-то родители взяли меня в кино на «Чапаева», и с того дня ходить в кино для меня стало великим счастьем. Наверное, потому, что именно «Чапаев» был первым фильмом, который я увидел. Потом я смотрел «Чапаева», наверное, раз двадцать, а то и больше, знал всю картину наизусть, но готов был ходить каждый день и смотреть подряд по нескольку сеансов.

Во время войны показывали фильмы все больше про войну, про смелых людей — «Котовский», «Щорс», «Два бойца». Мне эти фильмы очень нравились, и я целыми днями пропадал в нашем, как его называли, киноконцертном зале. Понятно, что денег на билеты у меня не было, да и не разрешали мне каждый день бегать в кино, но тут уж со мной никто ничего не мог поделать — я удирал из дома тайком и мчался в кино. Маленький, шустрый, я довольно легко научился проходить в зал без всяких билетов — прошмыгну мимо контролерши, пройду в зал, притаюсь, а как свет погаснет, сяду на какое-нибудь свободное место, меня и не видно из-за спинки стула, сижу, не шелохнусь. Кричать, как другие ребята, во время сеанса, стрелять из рогаток во врагов на экране, в общем, «болеть» за «наших» я не любил, смотрел молча.

Скоро контролерши меня признали, и я смотрел сеанс за сеансом, пока не приходила мать. Увидев ее, я понимал, что надо идти домой, а то попадет от отца. И бежал во всю прыть, чтобы быть дома раньше, чем придет мать. Она делала вид, что и не знает о том, что я в кино пропадал. Меня такая игра устраивала, да и мама, кажется, была не против моего увлечения. Она, наверное, считала, что пусть лучше уж в кино сидит целыми днями, чем по улице шастает.

Но однажды моей свободе положили конец. Решили отдать меня в детский сад. Мать часто оставалась в ночные смены: завод работал круглыми сутками, заводская столовая — тоже. Оставлять меня одного опасались — мало ли что натворю.

...Швов и шрамов у меня много, решил кто-то сосчитать, но сбился где-то на пятом десятке. Теперь я не помню точно, где, когда, при каких обстоятельствах получил ту или эту травму.

Но первую помню. Наверное, потому, что иногда она напоминает о себе.

Была у нас маленькая площадка, где мы играли в разные игры. Можно сказать, что это была спортивная площадка. И вот кто-то насыпал на ней битого стекла.

Случайно, наверное. Стали убирать осколки. Я сгребал их ногами — так мне казалось удобнее и быстрее. И один осколок впился мне в ногу. Больно. Кровь. Что делать? Решил потерпеть, а то, думаю, если уйду, ребята подумают, что от работы отлыниваю. Продолжаю сгребать стекляшки. Очистили мы площадку, сразу начали играть. Отказываться нельзя — я был во всех наших играх заводилой, как же без меня будут играть? Играем. Нога болит, но терплю. Забыл про осколок. Кровь запеклась, не течет, ну и ладно. Но больно, колет что-то в ноге. Терпел день, два, никому не говорил. Привык, что колет. А дело кончилось тем, что осколок так и остался в ноге, до сих пор сидит. Иногда пощупаю — на месте, никуда не делся. Так и живу с этим осколком, он вроде как память о детстве, о первой травме.

Терпеть боль, не бояться крови, драться, стрелять из рогаток — все это у нас, мальчишек, считалось в те военные годы делом обычным. Кто не умел терпеть, драться, стрелять из рогаток, того мы тогда и за человека не считали.

Война — великий воспитатель. Мимо нашего детского сада каждый день шли танки — их делали на нашем автозаводе, шагали солдаты строем, носили «колбасы» — аэростаты воздушного заграждения. Мы знали, что такое бомбежки, мы не только видели войну в кино, не только слышали о ней — мы были детьми войны, читали письмах фронта от отцов и братьев; Мы жили в войну, и она нас по-своему воспитывала. Конечно, не дай бог кому такое воспитание получить, но не от нас это зависело. И хотя война — великая беда и несчастье, но, как говорится, нет худа без добра: она нас экзаменовала строго, по своим законам.

Во второй половине войны, когда гитлеровцев погнали с нашей земли, в Горький привезли пленных немцев. Они строили склады рядом с нашим детсадом, и мы каждый день видели, как медленно, понуро опустив головы и не глядя по сторонам, идут нестройные колонны на работу. Мы знали, что это немцы, что они воевали на фронте, стреляли в наших, — в общем, это враги. И вот враги ходят по нашему автозаводскому поселку, живые и невредимые, и никто в них не стреляет. Мы было сначала в них пуляли из рогаток, но один старший лейтенант сказал, что это только фашисты издеваются над пленными, а мы — благородные люди. Нам не очень было понятно, что значит благородные люди. Однако больше не стреляли в пленных. Только иногда дразнили их всякими обидными словами. Немцы не понимали, что мы их дразним, и улыбались. Дразнить стало неинтересно. Постепенно мы привыкли к ним: пленные делали нам разные безделушки, а мы носили им воду. Наверное, мы их все-таки жалели. Мы были действительно благородными людьми, чувствовали свое превосходство над этими взрослыми мужчинами, понимали, что они вроде как лежачие, а лежачих не бьют. Я хотя и был забиякой и большим любителем подраться, тех, кто слабее, никогда не бил. Может быть, с тех детских времен понял я, что над побежденным противником не нужно смеяться, издеваться. Победить противника — это да, но издеваться над ним после — это плохо. И я никогда не понимал, да и не пойму, наверное, тех, кто после боя все еще гневно дышит и продолжает видеть в сопернике лютого врага. Я имею в виду спортивного соперника. Победитель должен быть благородным человеком. Для того чтобы понять это, надо побывать в шкуре побежденного, а я и в такой шкуре бывал, знаю, как противно чувствовать себя беспомощным, когда все уже кончилось, когда ты проиграл и нечем тебе ответить...

Первые коньки я нашел случайно: как-то рылся в сарае, где навалено было разного барахла, и откопал коньки. Это были настоящие коньки, стальные, правда, немного заржавевшие. Они валялись в сарае много лет. Это были коньки старшего брата Николая. Когда у меня спрашивали: «Где конёчки взял?» — я гордо отвечал, что это Николай, уходя в армию, мне их подарил, но раньше я на них не катался, потому что был еще маленьким и коньки были мне велики, а вот теперь в самый раз.

Но коньки брата были еще далеко не в самый раз. Правда, меня это не смущало. Я ходил в больших, подшитых отцом валенках, и было удобно прикручивать к ним братовы коньки. Я делал это, как и все ребята: одна веревка спереди, другая сзади. Сначала просовываешь валенок в заднюю петлю и закручиваешь ее в жгут, потом палкой закручиваешь на носке переднюю петлю, тоже в жгут, и конек держится тогда крепко, как привинченный к валенку. Я эту премудрость быстро освоил и, кажется, с того дня, когда нашел в сарае старые братовы коньки, без них на улицу уже не выходил — только на коньках. В детсад — на коньках, в хлебный за хлебом — на коньках, всюду на коньках.

Катков тогда не было, может, и были, но я не знал, что такое каток, а улицы никто не чистил, снег утаптывали, он становился твердым, как лед, и улица была для нас катком.

Но вот однажды случилась беда. Приехал я на коньках в детсад, отвинтил коньки от валенок, положил в свой ящичек, а когда собрался домой уходить, гляжу — коньков моих нет. Украл кто-то. Большего горя у меня еще никогда до этого дня не было. Но потом я нашел своего обидчика и вернул пропажу.

Я сейчас вспоминаю, что первые мои коньки были очень похожи на вратарские — такие же низкие. Понимаю, что это совпадение случайное, могли первыми моими коньками быть и «снегурки», но, может, на роду спортивном мне было написано многие годы простоять на таких вот простеньких, низких коньках, как те, что нашел я когда-то в сарае.

С тех пор без коньков я себя и не помню. Почему я так подробно рассказываю о своем детстве? Потому что это было военное детство. О том времени немало сейчас, спустя сорок лет, написано, но у каждого детство было своим, неповторимым. Я ничего не выдумываю, пишу то, что помню отчетливо. И уверен, что в обстоятельствах и подробностях нашего детства кроется ключ к пониманию наших характеров. Конечно, мы были гораздо взрослее нынешних детей. В этом нет открытия, просто подтверждение его фактами собственной жизни.

Помню, например, как однажды, будучи, наверное, первоклассником, я упал в подпол. Дома никого не было, я устроился в подполе поудобней и стал ждать, пока кто-нибудь придет и вытащит меня оттуда. Я не испугался, не стал кричать — что толку, если вокруг никого. И видно, уснул. Не слышал, как пришли с работы родители, как всполошились, что меня нет, искали, беспокоились... А я так до утра и проспал в подполе. Ни мышей, ни чертей, ни домового я, помнится, не боялся, хотя, конечно, знал об их «существовании» и, по всем законам, должен был все-таки испугаться. Но в том-то и дело, что с самого детства у нас была как бы игра в «стойкость»: мы постоянно испытывали себя — трус или нет. Уж не знаю, хвастался ли я своим «подвигом» перед товарищами, — может, и нет, я вроде бы не отличался этим, но сам собой, наверное, был доволен — просидеть всю ночь в темном подполе! И никто меня не нашел — ведь я «скрывался» там от «фашистов». Я, значит, их перехитрил.

Летом 45-го вернулась с фронта старшая сестра Катерина, старший лейтенант, ей было чуть больше двадцати. Дома переполох поднялся. Прибежали соседи, мама накрыла большой стол. Катерина достала из своего вещмешка буханку хлеба, консервы, куски сахара и... медали. Что было для меня желанней — лакомства или ее настоящие боевые награды, сказать теперь затрудняюсь, но то, что сестрой я очень гордился, — факт!

В сентябре я пошел в школу. Мы учились в автозаводской школе № 1, где директором был Петр Сергеевич Прохоров, теперь заслуженный учитель школы РСФСР. Он запомнился мне как образец справедливости, хотя с нами, пацанами, был строг и мы его побаивались. Зато первая учительница, Анастасия Ивановна, фамилию, к сожалению, не помню, была очень доброй, такой, какой и должна быть первая учительница.

Хотя особого прилежания к учению я не проявил, арифметику почему-то полюбил сразу. А в основном из первых лет школьной жизни помнится мне все-таки «неурочное время»: катание с гор на лыжах за автозаводской хирургической больницей — мать одного мальчишки из нашей компании работала на лыжной базе спортклуба «Торпедо» и в будние дни давала нам лыжи с мягкими креплениями. Какое это было удовольствие — кататься на настоящих лыжах! Самодельные катились куда хуже... На коньках мы гонялись в основном по улицам, зацепившись специальными крюками за борт грузовика. Однажды это занятие едва не закончилось катастрофой: меня, несущегося на коньках за грузовиком, сшибла «эмка», — она вывернулась из-за угла и шибанула меня крылом. Я отлетел в сторону, валенки с коньками с меня слетели... Но первая молниеносная мысль была о коньках — вдруг шофер их отнимет в наказание? Я вскочил, схватил валенки с коньками и шмыгнул в ближайший двор. Так и прибежал домой в носках...

В тот раз все обошлось — синяки я тщательно скрывал от матери, а ноги, онемевшие после пятнадцатиминутного бега по снегу, отошли, отогрелись. Правда, позже я их все-таки отморозил. На катке. Помню, пальцы кололо иголками — ничего не чувствовал. Наутро ноги распухли, ходить было нельзя, и отец повез меня на санках в больницу. Там сказали, что надо отнимать — видно, речь шла о пальцах, — отец меня там не оставил, привез домой, сказал матери, чтобы достала гусиного сала. Вот этим салом, раздобытым с большим трудом, мать меня и выходила. А то не играть бы мне в хоккей.

В общем, как теперь мне представляется, наш досуг с самого раннего детства был вполне спортивным: зимой — лыжи, коньки, летом — плавание. Мы уходили на Оку на целый день. Естественно, что плавать учили друг друга самым варварским способом — бросят тебя подальше, и плыви. Начнешь тонуть — спасут. Со мной поступали точно так же. И, надо сказать, как-то быстро мы обучались плаванию в таких суровых условиях. А потом уже до посинения гонялись на скорость и на дальность.

Слов нет, в современных бассейнах обучаться безопаснее. Но в нашей тогдашней самостоятельности и бесконтрольности, честное слово, были свои преимущества. Мы сами знали, чего хотели, и сами этого добивались. Я понимаю, что время теперь другое. Но нам надо больше, наверное, считаться с мальчишеской психологией: нельзя надоедать им неусыпным контролем, постоянными замечаниями, бесконечными указаниями, что и как делать. Расскажу еще об одном «виде спорта», характерном для нас, послевоенных мальчишек. Мы часто, если не сказать каждый день, дрались. Кулаками мы разрешали все конфликты. Может, это и не очень хорошо, но это факт нашей биографии, характерная особенность нашего поколения, и мимо этого не пройдешь.

Я, например, постоянно дрался с Сашей Васяевым, которого все звали Вася. Он был с одних щитков — у Моторного переулка, я — с других. Вероятно, мы делили между собой «власть»: решали, кто сильнее — наши щитки или их. В зависимости от того, кто победил сегодня, мальчишки слушались его или меня. Конечно, это был вопрос лидерства. Как же мальчишкам без лидера? Позднее мы с ним подружились. И сейчас изредка встречаемся, вспоминаем с улыбкой то время. Теперь Саша — инженер-строитель, стал недавно заместителем управляющего строительным трестом.

Выходит, вырастают неплохими людьми не только пай-мальчики. Не всегда так уж страшны мальчишеские драки. Все-таки есть в них выход энергии, запасы которой в детском возрасте недооцениваются взрослыми. Другое дело — куда направить эту энергию.

Что же касается школы, уроков... Тут мои эмоции были ни постоянном минусе. И чем дальше, тем больше. К четвертому классу я едва досиживал до третьего-четвертого урока. Больше терпения не хватало. Меня убивала скука. А интереса для себя я почему-то не находил, хотя, бывало, и старался. Пытался, как примерные ученики, каждый день учить уроки, но тщетно. Ходил и кружки, в автозаводский Дом пионеров — в авиамодельный, судостроительный. Но и это благое намерение испарилось, как только я сделал себе примитивную хоккейную клюшку. Мы играли тогда в хоккей с мячом, а про хоккей с шайбой и не слыхивали.

Возможно, это непедагогично — рассказывать о своей нерадивости к учению. Но, во-первых, я об этом очень пожалел позже, догоняя упущенное время, что всегда трудно, если не сказать — невозможно. Во- вторых... Так было, и я считаю, что лучше честно сказать об этом.

Современным мальчишкам можно только позавидовать: многочисленные секции, детско-юношеские спортивные школы, спортивные школы-интернаты, где спорт и учеба «равноправны». Но об этом я еще расскажу — судьба восполнила пробел и предоставила мне возможность работать в течение нескольких лет в подобной школе.

А пока — еще об одном, очень продолжительном, детском увлечении.

Однажды на Канавинском базаре я увидел голубей. То есть увидел, как их продают. У нас в щитках у некоторых взрослых ребят были голубятни с ручными голубями, которые всегда возвращались к хозяину. Какой интерес в этом занятии — гонять голубей, — я понял потом, а тогда мне захотелось купить их. Стоили они довольно дорого, поэтому сначала надо было придумать, как раздобыть денег. Через какое-то время такая возможность представилась: я увидел, как возле школы — там был дровяной склад — мужики пилили дрова. План созрел у меня быстро — надо напроситься к ним в помощники и заработать нужную сумму. Дрова пилить я умел, даже любил.

Наверное, это были первые заработанные собственным трудом деньги. Пусть они были потрачены на развлечение, на голубей. Но что характерно? У меня ведь даже мысли не возникло просить деньги у матери.

Перед тем как купить голубей, я сам построил голубятню. Узнал, как нужно ухаживать за голубями, чем их кормить. Немного позднее это стало повальным увлечением мальчишек, во всяком случае у нас, на Автозаводе. Учителя видели в этом причину всех бед — учится плохо, потому что «голубей гоняет». Но это было явной педагогической ошибкой. Я до сих пор уверен, что содержание голубей — занятие вполне достойное для ребят, во всяком случае оно дает больше уму и сердцу, чем фланирование по улицам или многочасовое сидение у телевизоров.

...Весной и летом я вставал рано, часов в пять, и бежал к сараям, забирался на свою голубятню. Голуби уже ждали меня, урчали довольно, когда я открывал двери и выпускал их. Хорошо было сидеть на крыше солнечным утром, смотреть, как резвятся в голубом небе твои голуби. Поманишь их, они гут же прилетят, поклюют с ладони хлебных крошек, ходят вокруг, «разговаривают»...

Голуби жили у меня много лет. Только когда начал играть в команде мастеров, я отдал их соседским мальчишкам. Для меня началась жизнь в строгом режиме — работа, учеба, спорт, Словом, взрослая жизнь, а голуби остались в детстве.

Эти вот несколько лет между беззаботным детством и тем, когда я сделал выбор в жизни, были для меня годами подхода к с! юрту и первого с ним знакомства.

К сожалению, знакомство не всегда начиналось с «парадного входа»...

Вот, к примеру, история моей первой хоккейной клюшки.

Мы не имели никакого понятия о том, что такое хоккей с шайбой. Узнали об этом, когда на Автозаводе построили свой стадион. Это было в 1952 году. Мы регулярно приходили на стадион и наблюдали — через забор, разумеется, — тренировки хоккеистов. Как будто бы нам этот хоккей понравился. Надо было попробовать поиграть в него.

Я надеюсь, читателю понятно, что я имею в виду нас, мальчишек, совершенно не организованных ни в дворовые команды, ни в спортивные секции. У нас не было ни тренера, ни воспитателя, который мог бы что-то рассказать, чему-то научить. До всего мы доходили своим умом. Так вот. Прежде всего, как казалось, нам необходима настоящая хоккейная клюшка. Хотя бы одна, для образца. Остальные мы сделаем сами. И однажды, наблюдая за тренировкой, мы увидели, что на воротах лежат запасные клюшки. Я тихонько подкрался со стороны восточной трибуны, цоп клюшку — и бежать. Погоня меня не настигла — я вмиг взбежал наверх и перемахнул через забор.

...У каждого из нас были ледянки — так назывались шайбы, которые делали из срезанных каблуков. А клюшка — одна на все щитки. Сколько она нам служила! Мы играли ею все по очереди, ломали, клеили, плели-переплетали, в общем, очень ее берегли. О том, чтобы у каждого было по клюшке, мы тогда даже не мечтали.

А вот коньки с ботинками — тоже редкость по тем временам — я долго и настойчиво клянчил у родителей. Отец сначала не соглашался покупать такую дорогую вещь. Он приклепал мне старые коньки к изношенным, вовсе не спортивным ботинкам. Это было куда лучше, чем коньки на валенках. Но я от отца не отступался, чувствовал: еще немного нажать, и он сдастся. Я регулярно бегал в большой магазин «Культтовары», который открылся в новом доме, и смотрел, какие размеры ботинок и коньков там продаются. Однажды, в день отцовской получки, я увидел, что в магазине есть ботинки моего размера. Видно, отец понял, насколько для меня это важно. И когда он приклепал коньки к новым ботинкам, я почувствовал себя окрыленным. Позднее появились новые, недоступные нам коньки: так называемые канадские хоккейные, или «канады».

Мы в подражание старательно загибали лезвия своих коньков, стачивали у них зады. При этом иногда безнадежно портили коньки. Эксперимент обходился дорого.

Это были уже последние всплески нашей спортивной самодеятельности. Вскоре мы познакомились с настоящим спортом и... заболели им.

Как оказалось, на всю жизнь.

Впервые на настоящий стадион я попал случайно. Как-то увидел, что народ валом валит на стадион, пошел вместе с толпой. Ни денег, ни билета у меня, конечно, не было. Путь через забор был для меня обычен. На Центральном стадионе в тот день играли команды футболистов-мастеров.

До сих пор я не говорил о футболе, но, по-моему, и так ясно: он был для нас «видом спорта номер один», и с ранней весны до поздней осени мы только и знали, что гонять мяч — пустырей тогда хватало. Как ни странно, но до 52-го года — до четырнадцати лет — я не видел настоящего футбола, не знал имен Боброва, Гринина, Федотова... Слышал только про Ивана Коровина, пацаны говорили, что у него удар страшный: когда он бьет пенальти, вратарь вместе с мячом в сетку влетает. Ну, думал, вот это сила, научиться бы так, как он.

Так вот, проник я впервые на футбольный стадион, и зрелище, которое я увидел, меня потрясло: огромное поле, трибуны, которые мне показались тогда грандиозными, и пароду — тьма. Я понял, что мне страшно повезло — попал на большой праздник. Но сама игра и азарт трибун увлекли меня еще больше. После игр заводского чемпионата, которые тоже мне казались образцом футбола, это было какое-то чудо. А вратарь... Казалось немыслимым, какие он брал мячи. Позже я узнал, что это был Николай Пучков.

Мог ли я тогда подумать, что наши судьбы пересекутся?

Я ушел со стадиона ошарашенный. Вот, оказывается, что такое спорт. А мы со своим жалким футболом — это так... Совсем другое... Конечно, я уже видел себя на поле, в форме, при огромном количестве народа... Но, то были тайные, почти постыдные мечты, которые можно приравнять к фантастике. Это было совершенно неосуществимо, а потому глупо и смешно.

И вот именно тогда, когда меня поразило видение настоящего спорта, один товарищ мне сказал, что в спортзале стадиона будут записывать в футбольную секцию.

Мы пришли туда задолго до назначенного срока. Казалось, если прийти позже, надежда и мечта уйдут навсегда. Мальчишек набралось довольно много, человек сорок — пятьдесят. Все ждали тренера. Вскоре он пришел. Это был Салаков Геннадий Иванович, он потом преподавал физкультуру в нашей школе, да и в секциях я потом долго с ним занимался. Геннадий Иванович сказал, что возьмет ребят 38-го и 39- го годов рождения, остальные могут быть свободны. Потом бросил мяч и заставил всех по очереди «бить по воротам». Ну, думаю, это для меня пустяк. С правой дал — кое-как получилось.

— Ну а с левой попробуй! — сказал Салаков.

С левой вообще ничего не вышло. Я бы еще раз попробовал, но он уже бросил мяч другому. В секцию меня не взяли. И приятеля моего тоже.

Салаков сказал, что на тренировку надо приходить по вторникам, четвергам и субботам, в шесть часов вечера, пусть, мол, приходят те, кого он отобрал...

На первую тренировку я приехал. Сорок пять минут на трамвае ехал и думал: выгонит или нет? Никого из ребят я не знал, в случае чего и заступиться за меня некому. Но все-таки рискнул. Разделся, встал в строй. Геннадий Иванович начал перекличку по списку. Меня в списке, само собой, не оказалось.

Ну вот, думаю, как он сейчас вспомнит меня да как закричит: «А кто это с левой по мячу не попал?»

Но все обошлось. Видно, не все пришли, группа была небольшая, и тренер оставил меня. Я перевел дух и стал старательно тренироваться — впервые в своей жизни. До этого я и не знал, что такое тренировка.

Сначала была разминка. Потом мы бегали, прыгали и под конец немного поиграли с мячом. Никакого футбола и близко не было. Но мы занимались в зале, где тренировались мастера — футбольная команда «Торпедо» играла тогда в классе «Б», — и сама эта мысль не позволяла даже усомниться в необходимости и правильности именно такой тренировки.

В конце занятия Геннадий Иванович записал меня в свой список и сказал:

— Приходи, но учти, дисциплина строгая, пропустишь два раза — гуляй дальше.

Я не пропустил ни одной тренировки.

Всю зиму мы тренировались в зале. А весной перешли на футбольное поле возле Комсомольской проходной. Здесь уже начался футбол. В общем-то, новый для меня футбол, более строгий и осмысленный. И хотя я тренировался очень старательно, почему-то был уверен, что форму мне не дадут — все-таки я был маленьким, думал, и формы-то, наверное, на меня не найдется. Но подобрали мне и бутсы, и майку, и трусы, и гетры. Я был горд. Я был готов прямо в форме по городу бегать на тренировки. И уж, конечно, я в ней ходил на уроки физкультуры. Не знаю, поймут ли меня нынешние мальчишки? Для них простая спортивная форма не имеет никакой цены. Разве вот адидасовская... А в то время одноклассники смотрели на меня, как будто я был отмечен печатью спортивного избранника.

Словом, лето в Николаевке я провел вполне содержательно.

Как только вернулся домой — помню, была последняя суббота августа, — сразу же к ребятам в футбольную команду. Как наши дела, продолжаются ли игры чемпионата города? Оказалось, что завтра очередная игра. Я, конечно, не думал, что тренер меня поставит на игру, но на всякий случай форму захватил. Геннадий Иванович меня спросил:

— Что делал летом? — Конечно, он имел в виду, тренировался ли я. И когда узнал, что тренировался каждый день, сказал:

— Ну, раздевайся!

Как я был благодарен тренеру за то, что поверил мне и разрешил играть. К тому времени я уж, кажется, понял, что спорт, игра — это моя стихия. Не то что понял и осознал — нет, наверное, просто ощущал это, стремился к игре постоянно, очень увлекался и чувствовал необычную уверенность в себе.

В конце концов, как я уже говорил, мы заняли первое место. Я получил приз — библиотечку из пяти книжек.

Это был мой первый спортивный приз.

Позже, в ноябре, на городском стадионе «Динамо» мы играли на кубок. Было уже довольно холодно, а в середине игры вдруг повалил снег... Футбольный мяч — как снежный ком. Эту игру мы тоже выиграли.

Вот таким триумфальным оказался мой первый спортивный сезон. За тот год я уже привязался к спорту.

После футбольного сезона тренеры стали набирать хоккейную команду. Тогда считалось естественным, что если ты летом играешь в футбол, то зимой переключаешься на хоккей. Хоккейным тренером был тот же Геннадий Иванович Салаков. Желающих играть в хоккей было много, но мы считали, что нас, как уже зарекомендовавших себя в команде, возьмут «вне конкурса».

К тому времени я уже представлял себе, что такое хоккей с шайбой, даже видел одну игру команды мастеров «Торпедо» с командой московского «Динамо» на Кубок РСФСР. Это была первая игра, на которой я присутствовал, так сказать, как законный зритель, по праву занимающий свое место на трибуне. До этого, как я уже говорил, на стадион проникал в основном через забор. А тут нас, как команду — обладательницу Кубка города, пропустили бесплатно, хотя желающих посмотреть матч было много.

Хоккей мне очень понравился. Опять-таки эта игра не шла ни в какое сравнение с той, в которую мы играли во дворе. Как говорят, лучшее — враг хорошего. О том, чтобы теперь играть в примитивную дворовую игру, не могло быть и речи. Запомнил, что в воротах стоял Сергей Курицын. В стеганых ватных штанах, в фуфайке. Нет, на его место я себя даже мысленно не ставил. Вратарь казался мне статичной фигурой. А я мечтал играть в поле, быть все время в действии.

Эту мечту мне удалось осуществить... когда я оставил большой хоккей: по сей день каждое воскресенье в семь утра мы играем на старом торпедовском поле, и я — левый крайний. В воротах не стою никогда.

Торпедовцы, к нашему большому удовольствию, тот матч выиграли. Все игроки выехали на лед, капитану вручили кубок, а всем остальным — грамоты и призы. Меня потрясло, что в качестве призов хоккеистам подарили охотничьи ружья. Для нас, мальчишек, это был предмет зависти. Вот, думал, как здорово! А может, и я когда-нибудь такой приз завоюю? Дело тут, конечно, не в меркантильности, — именно охотничье ружье было тайной моей мечтой. Я очень любил рыбачить, а об охоте с ружьем мечтал как о чем-то совершенно недоступном.

...Так вот, Салаков стал набирать хоккейную команду. Надо было пробежать «на скорость» на коньках и сделать несколько бросков шайбы — какова точность и сила броска. Видно, я уж слишком заважничал от своих спортивных успехов. Думал, умею кататься и шайбу кидать: во дворе-то я выделялся среди своих сверстников. Да и футбольное знакомство с тренером должно было помочь.

Но не помогло. Не взял меня Геннадий Иванович в команду. Видно, совсем плохо у меня получалось. Цепляясь за последнюю надежду попасть в команду, я ему говорю:

— Может, я в воротах попробую?

— Что ж, — говорит, — вставай.

Но и тут ничего у меня не получилось. Из всей нашей футбольной команды Геннадий Иванович взял одного только Левку Остроумова. «Вот так "вне конкурса"!» — подумал я. И решил, что буду ждать еще год. В этот раз не взяли — в следующий возьмут.

На самом деле, как я понял позднее, все объяснялось просто: в хоккейную команду набирались ребята постарше и покрупней. Я же продолжал оставаться даже среди своих сверстников самым маленьким. Оставалось надеяться, что еще подрасту. А пока необходимо продолжать тренировки в футбольной секции.

Но интерес к футболу у меня сильно поубавился. Да и играла наша команда значительно хуже — мы заняли в первенстве города четвертое или пятое место. Правда, меня взяли в сборную города, и я впервые был на спортивном сборе, которым руководил известный тогда тренер Ливерий Андреевич Носков. Год не прошел для меня бесполезно, я уже как-то вошел в спортивный режим. И с большим нетерпением ждал осени, когда придет хоккейная пора.

На этот раз командой занялся тренер Николай Иванович Дунаев. Именно его я считаю своим первым настоящим тренером в хоккее.

А дело было так. Конкурс на полевого игрока я снова не прошел. И, как утопающий хватается за соломинку, я ухватился за последнюю возможность попасть в команду — вновь предложил испытать меня в воротах. Этот шанс был мне предоставлен. Наверное, я очень старательно отбивал шайбы, которые посыпались на меня в тот раз. За прошедшую зиму я кое-чему научился во дворе, то и дело вставал в ворота, правда, без коньков, в валенках. Я уже испытал боль от попадания шайбы. Уже научился немного защищаться от этой боли: запихивал в валенки негодные книжки, получались своеобразные щитки. Но, главное, я понял: в воротах стоять не каждый хочет, потому что когда в тебя бросают шайбой, бывает больно. В общем, тут нужна смелость. И еще — терпение. Терпеть боль я умел, это точно. Я уже много раз себя испытывал.

Не знаю, разгадал ли Николай Иванович мое страстное стремление попасть в команду. Но только с тех пор я вратарь.

С каким торжеством шел я на склад получать по отцовскому паспорту хоккейную — вратарскую — амуницию. Получил коньки, щитки, два «блина» на перчатки. Ловушек тогда не было, играли без них.

На тренировки я ходил аккуратно и тренировался с удовольствием, хотя «стоять» меня не учил никто. Просто били по воротам. Я старался не пропускать игр «Торпедо» и все время смотрел, как стоит Курицын. Но поймать момент, когда он отбивает или ловит шайбу, не всегда удавалось — ведь это не на замедленной видеопленке, поэтому секреты вратарского дела оставались для меня за семью печатями.

Отлично помню первый матч с командой завода «Красная Этна». Мне забили четыре шайбы. Первую пропустил, потому что испугался и поднял клюшку, чтобы защитить лицо. А защищать надо было ворота.

Научиться себя не щадить — вот в чем, наверное, секрет вратарского мастерства. Но это я понял не сразу.

Матч с «Красной Этной» мы выиграли. Дунаев одобрительно отозвался о моей игре. Спросил:

— Ну как, нравится тебе в воротах стоять?

— Нравится, — говорю.

— Значит, будешь вратарем?

— Буду!

В тот первый свой вратарский сезон получил я первую довольно серьезную травму: шайба попала мне в лоб, чуть выше глаза. Прямо со стадиона меня увезли в больницу. Там наложили швы, забинтовали голову и отпустили домой. Говорят, скажи, мол, спасибо, что не в глаз! Мать как увидела меня — заохала, запричитала. А отец как стукнет кулаком по столу:

— В чем дело, говори!

Я рассказал. Мама как будто бы еще сильнее испугалась:

— Ох, убьют тебя этим хоккеем! Не пущу больше!

А отец сразу успокоился.

— Не убьют, — говорит, — дураком если не будет. Пусть играет.

Сколько потом было этих травм. Все лицо штопано-перештопано. Руки-ноги не в счет. Уж чего-чего, а боли я натерпелся. И это заставляло соображать, изобретать себе какие-то приспособления, усовершенствования. Почти сразу же я стал пытаться ловить шайбу крагой, которую надевал на левую руку, — так мне было удобней, в правой я держал клюшку. Тыльная сторона краги от удара все-таки защищена, а ловить ладонью — сильный удар, иной раз случается, больно. Я нашил на ладонь фетр — несколько слоев — и прочно, и не так больно. Или ловушки эти. Специально ездил на кожгалантерейную фабрику, и долго мы там с инженером обсуждали, как лучше ее сконструировать, чтобы действительно ловушкой была.

Но это уже было позже, когда стал играть в команде мастеров. Пока же я играл за юношей. Но в команде утвердился прочно. Для меня это было важно — надо было как-то решать вопрос со школой. Дело в том, что для себя я решил пойти на завод.

Начался учебный год. Отец настаивал, чтобы я учился, хотя бы седьмой класс окончил. Я начал было ходить в школу, но, глядя на своих сверстников, которые постоянно прогуливали уроки, и сам стал прогуливать. Удивительное дело — мальчишеская солидарность! Наверное, я мог бы заставить себя сидеть на уроках. Но, как теперь говорят, это было «не престижно» для нашей компании. Только маменькины сынки и «зубрилы» тихо сидели на уроках и примерно поднимали руку. Зато они пищали от легкой затрещины и бежали жаловаться после каждого щелчка по лбу. За что их уважать? Мы чувствовали себя гораздо взрослее многих своих одноклассников.

В общем, когда отец стал распекать меня за прогулы, я сказал, что в школу больше не пойду, пусть устраивает меня на завод. В то время четырнадцати-пятнадцатилетние ребята работали. И таких было немало, особенно среди тех, у кого на фронте погибли отцы. Семье помогали. У меня такой необходимости не было, отец всегда говорил, мол, прокормлю, одену, обую — учись! Но я слишком стремился к самостоятельности,

К тому же и деньги понадобились. Просить у родителей мне становилось стыдно. Добывать, как некоторые, каким-то мелким обманом, хитростями определенно не хотелось.

Я считал, что лучше зарабатывать — «рабочая косточка» сыграла свою роль. Занятия спортом тоже, безусловно, уберегли меня от участи многих моих сверстников — стать уличным шалопаем, а то и преступником.

Я пообещал отцу, что поступлю в вечернюю школу, и он сдался.

— Хорошо, — говорит, — пойдем в отдел кадров.

Так началась моя трудовая биография.

В отделе кадров было очень много народу. «Все хотят на завод», — подумал я с опасением, что меня не возьмут. Но отец был настроен очень спокойно, здоровался с людьми. Значит, его тут знали и мне нечего опасаться. Действительно, отец скоро вышел из кабинета, куда он отнес мои документы, и сказал:

— Пошли.

Мне подобрали работу по возрасту и оформили рабочий пропуск. Через два дня мы шагали с отцом в инструментально-штамповый корпус.

Завод поразил меня гигантскими размерами. Это целый город, с улицами, перекрестками, со своим транспортом, даже железная дорога тут была. И огромные, бесконечно длинные корпуса. Много газонов, аллей, попадались даже, как в парке, беседки и скамеечки для отдыха.

Ну а уж когда мы пришли в цех, я только и сказал:

— Вот это да!

Мои представления о нашем автозаводе, рядом с которым мы жили, где работали родители, не шли ни в какое сравнение с тем, что я увидел. Ряды станков тянулись до горизонта. Это было грандиозно.

Позднее я увидел и сборочные цехи, и главный конвейер, где плыли автомобили марки «Победа», постепенно обрастая деталями, и, сверкающие, выезжали своим ходом.

Завод навсегда покорил меня своей мощью и четким ритмом. Он был и остался для меня олицетворением человеческого труда. И навсегда, как и для тысяч других рабочих и служащих, заводской коллектив стал родным. Где бы я ни был, я гордился, что принадлежу к славной семье автозаводцев, хотя никогда не говорил об этом. Я всегда чувствовал завод как свой тыл, как свой дом, куда я вернусь отовсюду и где всегда для меня найдется место. Поэтому и не страшны мне были превратности спортивной судьбы. И я рад, что не изменил своему автозаводу, хотя искушения были.

В инструментально-штамповом корпусе работал наш земляк, из-под Камышина, который и сагитировал отца приехать на строительство автозавода, большой мастер, фрезеровщик дядя Ваня. Я уже говорил о нем. Он хотел взять меня в ученики, но опять подвел мой маленький рост: фрезерные станки большие, мне до них не дотянуться! Посоветовались, говорят, давай к строгальному поставим. Но токарный станок мне понравился больше. Тут же выяснилось, что требуется ученик токаря-револьверщика в крепежный цех. Туда меня и определили.

Моим учителем был Сергей, молодой парень, лет двадцати с небольшим. Сначала я только убирал стружку и поливал станок эмульсией. Бегал на склад за резцами. И смотрел подолгу, как Сергей работает. Он показывал мне, как надо закреплять деталь, как держать резец. И наконец, доверил точить втулку для штампа. Я вроде все понял, что и как надо делать. С большим старанием сделал несколько штук. Здорово получилось — мне понравилось. Но оказалось, что я их запорол.

Много я тогда деталей и резцов испортил! Хватил со мной горя Сергей: акты составлять, терпеть из-за меня вычеты из зарплаты.

— Да не торопись ты! — твердил он мне. А как не торопиться хочется сделать побольше, не отстать от учителя. Вроде бы все я делаю так же, как он. Но у него получается и медленно, и много, и хорошо, а у меня — суетливо, мало и плохо. Я тогда впервые задумался: как настоящий мастер умеет работать?

В чем его умение заключается? Можно ли этому мастерству научиться? А про себя решил, что научусь обязательно.

Первую свою ученическую получку всю до копейки принес домой, положил на стол. Отец всегда так делал. Мать почему-то грустно сказала:

— Вот и младший уже работником стал...

Месяца через два дали мне свой станок. И хоть не все еще шло гладко — резцы ломались часто, я бегал по цехам в поисках использованных и приносил их Сергею, он мне затачивал, — я постепенно привыкал и к станку, и к работе. Чувствовал, что становлюсь как-то ловчее. Дело пошло легче.

Полгода проходил я в учениках, потом здесь же, в цехе, окончил школу токарей — там нас теоретически подковали, чтобы мы лучше разбирались в станке, в принципах его работы. Должен сказать, что в этой «школе» мне было интересно учиться. Потому что, наверное, видел, куда и как эти знания нужно приложить. И присвоили мне третий разряд. Стал я полноправным рабочим, хотя до шестнадцати лет и работал неполный рабочий день.

Конечно, весь свой досуг я теперь с легким сердцем, как бы на законных основаниях, посвящал спорту. Наш цех крупной штамповки был, кстати, очень спортивным. Достаточно сказать, что отсюда в большой спорт пришли такие известные спортсмены и тренеры, как Лев Халаичев, известные в стране велогонщики Александр Ючков и Федор Тараканов, заслуженный тренер СССР по лыжам Александр Ершов, воспитавший нашу олимпийскую чемпионку Алевтину Олюнину. В корпусе были две хоккейные команды — ИШК-1 и ИШК-2. Я играл во второй. В первенстве завода мы занимали третье место, а первое — ИШК-1.

На тренировки я теперь ходил почти каждый день. Когда работал в первую смену, спокойно успевал на вечернюю тренировку. А вот когда во вторую — приходилось своевольничать и нарушать трудовую дисциплину. Но не мог же я пропускать целую неделю тренировок. Я делал так: час обеденного перерыва плюс еще два часа — туда и обратно бегом — и около девяти вечера я снова на рабочем месте.

— Где ты был? — сурово спрашивал меня мастер Сметанин. — Смотри, докладную напишу!

Я уговаривал его не писать докладную, заверяя, что отработаю эти два часа после смены. Говорил, что не мог пропустить тренировку, потому что предстоит важная встреча.

— Ладно, — говорил он примирительно, — только смотри отработай — проверю!

Я всегда честно отрабатывал прогулянные часы. Все уже на работу идут в утреннюю смену, а я — с работы. А потом и Сметанин, и сам начальник цеха Лазарев, — хоть и строгими были людьми, но добрыми и справедливыми, — на мои вечерние отлучки для тренировок смотрели с пониманием, не принимали «административных мер».

Все это помогало мне расти как спортсмену: я набирал силу, креп физически и чувствовал себя увереннее в воротах.

© Л. А. Голубева

© В. С. Коноваленко

© Л. В. Россошик

Возможно, Вам будут интересны следующие статьи:

Количество общих ключевых слов с данным материалом: 3
№№ Заголовок статьи Библиографическое описание
1 Эпоха Коноваленко Карпухин М. Эпоха Коноваленко // Автозаводец. – 2014. – 15 февр. (№18). – С. 3
2 «Русский медведь» Светличная О. «Русский медведь» : [о В. Коноваленко] // Эксперт-НН. – 2013. – 28 марта-11 апр. (№ 2). – С. 6-7
3 Без маски и страха Петров С. Без маски и страха : [о В. Коноваленко] // Нижегородские новости. – 2013. – 13 марта (№ 44). – С. 19
4 Первый вратарь страны Сторожук С. Первый вратарь страны : [о В. Коноваленко] // Автозаводец. – 2013. – 12 марта (№ 35) . – С. 1
5 Вся детвора боготворила хоккеиста Ефимов С. Вся детвора боготворила хоккеиста : [о В. Коноваленко] // Автозаводец. – 2013. – 12 марта (№ 35). – С. 3
6 Автозаводская легенда Сторожук С. Автозаводская легенда : [о В. Коноваленко] // Автозаводец. – 2013. – 12 марта (№ 35). – С. 3
7 Ледовый батя Кузнецов А. Ледовый батя : [о В. Коноваленко] // Нижегородская правда. – 2013. – 7 марта (№ 23). – С. 29
8 Главный вратарь страны Гордин А. Главный вратарь страны : [о В. Коноваленко] // Автозавод-online. – 2013. – 6 марта (№ 61). – С. 3
9 Когда вратарь – половина команды… Власова Е. Когда вратарь – половина команды… : [о выдающемся вратаре В. Коноваленко] // Автозаводец. – 2008. – 19 марта. – С. 3
10 Как Хрущев чуть не забрал Коноваленко в пограничники Цирульников А. Как Хрущев чуть не забрал Коноваленко в пограничники : [о выдающемся вратаре В. Коноваленко] // Нижегородский рабочий. – 2008. – 12 марта. – С. 8

Страницы