На Выборгском шоссе

10 июня 1944 года окрестности Ленинграда содрогнулись от грохота тысяч полевых и морских орудий. Воздух наполнился гулом идущих на северо-запад штурмовиков и пикирующих бомбардировщиков, сопровождаемых истребителями.

Начался четвертый сокрушительный удар по врагу!

— Огонь! — в который уж раз за это утро глухим голосом командовал сержант Борис Мамутин, и его 122- миллиметровая гаубица прямой наводкой извергала очередной снаряд на укрепления пресловутой «линии Маннергейма».

Он подавал эти команды с таким ожесточением, как будто не снаряды, а слова должны были лететь и разворачивать вражеские доты, рвать проволочные заграждения, дробить гранитные надолбы, расчищая путь пехоте и танкам.

Переживший горечь отступления от Ростова к берегам Волги, Борис Мамутин по-особому радовался возмездию...

На всю жизнь запомнились ему бои под Клецкой. На одну высоту там три раза в контратаку ходили. Во время второй контратаки он, прыгнув во вражеский окоп, еле увернулся от немецкого штыка. Штык разорвал гимнастерку, порезал локоть. Мамутин, что было силы ударил немца десантным ножом и вместе с трупом упал на одно окопа. Раздался взрыв. Видимо, немец выронил приготовленную к броску гранату и, падая, закрыл ее своим телом. Два осколка впились в левую ногу Мамутина. Сапог наполнился кровью, нога стала пухнуть. Мамутин вспорол голенище и только стащил сапог, как почувствовал по звукам боя, что наши отходят. С трудом приподнялся, но теперь бруствер показался ему неприступной стеной.

Справа по окопу послышались крики на чужом языке. Мамутин мгновенно грохнулся опять на дно окопа, натащил на себя одного из убитых немцев и замер. Совсем рядом захлопали глухие выстрелы. Фашисты добивали раненых. Затем они прошли прямо по трупам, зло ругаясь. Кованый сапог больно впился в поясницу Мамутина. И снова грохот боя. Чуть приоткрыв глаза, он увидел, как птицей влетел в окоп наш красноармеец.

— Товарищ, спаси! — вырвалось из груди.

И тот спас. Как только отбили немецкую контратаку, он на своей плащ-палатке под огнем отволок Мамутина в медсанбат. Уже в Казани, в госпитале, Борис узнал о разгроме немцев на Волге.

После госпиталя — учеба в полковой школе при запасной артиллерийской части. Учеба до изнеможения, учеба до смертельной усталости. Радостные сводки Совинформбюро.

Только под Орлом и в Белоруссии он наверстал упущенное. Десять подбитых танков и до сотни уничтоженных гитлеровцев — таков был счет Мамутина. На пропитанной потом и выгоревшей под летним зноем гимнастерке заблестела почитаемая солдатами медаль «За отвагу». А вскоре на другой стороне груди был прикреплен орден Красной Звезды.

Все это время, после госпиталя, Мамутин служил в 7-й батарее гаубичного артиллерийского полка. Год в одной части и в одном расчете — срок немалый. Если же учитывать, что полк входил в состав дивизии прорыва и не раз участвовал в жестоких боях, то можно понять, что боевой коллектив стал для Мамутина и родным домом, и семьей. Тем более, что ни семьи, ни дома еще не было: родители умерли, когда ему было три года, а своей семьей по молодости еще обзавестись не успел. Воспитывался он у сестры, четырнадцати лет приехал в Горький и поступил на автозавод учеником электрика, поселился в общежитии.

Под Ленинград полк прибыл уже гвардейским, орденоносным.

Отправляя утром 10 июня первый снаряд в сторону врага, каждый был уверен: это начало конца таннеровской Финляндии. Так думали, несмотря на то, что предстояло преодолеть чуть не самый труднодоступный уголок земного шара.

Накануне начала прорыва узнали, что союзники высадились во Франции.

— Боятся, что без них справимся, — заметил, поднимаясь с травы после политинформации и закручивая желтыми от табачного дыма пальцами козью ножку, замковый Анциферов — пожилой сутуловатый и худощавый сибиряк, eщe в гражданскую войну дравшийся с Колчаком,

— Ой, не веру, ой, не веру. Посмотрышь — не будут хорошо воеват, — отгоняя веткой надоедливых комаров, запричитал заряжающий толстяк Юсык.

— Пусть хоть так воюют, — вставил всегда молчаливый, задумчивый и самый молодой в расчете наводчик Брюмин. — Мы же сами три года их корим, что второй фронт не открывают.

— Все это хорошо, хлопцы, но есть хорошая поговорка: «На союзников надейся, а сам не плошай», — заключил Мамутин, любовно поглядывая на загорелые лица своих подчиненных.

Не дожидаясь, когда бойцы закончат курить, он взбежал по выдолбленным в крутом каменистом склоне ступенькам и сразу очутился на огневой позиции, своего орудия. Через несколько минут и весь расчет был здесь. Пока солдаты возились с пушкой, Мамутин тщательно осмотрел боеприпасы. Рассматривая одну из гильз, он усмехнулся, вспомнив, как без малого год тому назад под Орлом, не устояв от соблазна стрелять быстрее, он разрешил только что прибывшему из запасного полка Юсыку вынуть заранее пыжи из гильз с зарядами.

Старик Анциферов незаметно тогда увлёк его в сторону и вполголоса, чтобы другие не слышали, подсказал:

— Смотри, командир, погода стоит влажная, неровен час, порошишко-то и отсыреет, при выстреле сгорит недружно. Вот тебе и недолет...

Да, прошел всего год, а сколько таких «секретов», кажущихся на первый взгляд мелочами, узнал Мамутин, и от командиров, и от более опытных товарищей. Узнал и научился не забывать о них даже в горячке боя.

10 июня 2 часа 20 минут длилась артподготовка. Потные, с перемазанными землей и пороховой грязью лицами, оглохшие от грохота выстрелов бойцы расчета, казалось, не чувствовали усталости.

Мамутин подавал команды, ругался с подносчиками боеприпасов, сам наваливался на тяжелое орудие, когда поступала команда сменить позицию. Куда девалась его обычная неторопливость, за которую ему не раз попадало от старшины, когда он был еще солдатом.

Сначала финские пушки пытались огрызнуться, несколько снарядов разорвались неподалеку от позиции, но они были быстро подавлены.

После артподготовки, завершившейся пятиминутным общим огневым налетом, войска Ленинградского фронта перешли в наступление.

В боевых порядках наземных войск, прогрызающих оборону финнов, на одном из главных направлений — вдоль Выборгского шоссе — от одной позиции к другой перекатывалось и орудие расчета Мамутина, подавляя оживающие огневые точки, расчищая проходы во всевозможных многочисленных заграждениях. К исходу 10 июня, менее чем за сутки, «линия Маннергейма» шириной от 3 до 5 километров была прорвана. Но о передышке не могло быть и речи. Впереди были еще две укрепленные линии, впереди Выборг.

Боевое напряжение было настолько велико, что. бойцы теряли счет времени, тем более что начались белые ночи, и не успевала погаснуть вечерняя заря, как разгоралась утренняя.

14 июня пал сильно укрепленный опорный пункт перед второй, новой «линией Маннергейма» — Кутерселькя. Финны любой ценой пытались вернуть свои укрепления.

...На огневую позицию северо-восточнее Кутерселькя только что выкатили два орудия первого огневого взвода. Сержант Мамутин и командир взвода лейтенант Беневоленский рассматривали в бинокли виднеющиеся за широким болотом бугорки-доты, когда левее, со стороны Выборга, донесся рев танков, а затем из-за поворота стали появляться «тигры» и «пантеры». Стоящая впереди батарея 76- миллиметровых пушек уже перенесла огонь с дотов на танки, которые один за другим выползали из- за поворота, стреляя на ходу по пехоте. Ожили и пулеметы двух дотов. Силы были явно неравные, и пехотинцы начали отходить. Одна из групп отходила в направлении огневой позиции артиллеристов. Лейтенант Беневоленский выскочил из-за орудийного щита ж, стараясь перекрыть свист пуль и грохот разрывов, срывающимся от напряжения голосом закричал:

— Оборона здесь! С нами — гаубицы!

Возможно, солдаты и не расслышали слов артиллерийского офицера, но его решительный вид и прогремевшие рядом гаубичные выстрелы подействовали на них, и они один за другим залегли по обе стороны позиции взвода между успевшими уже наспех окопаться бойцами артиллерийской разведки и связи.

Командование этим своеобразным редутом взял на себя лейтенант Беневоленский. Его пригнувшаяся фигура сначала мелькала среди готовящихся к бою стрелков, затем снова появилась на огневой позиции.

Танки приближались. Чтобы усилить огонь, Мамутин сам встал за наводчика, а одному из солдат приказал помогать подносчику боеприпасов. По решительному тону, которым он и Беневоленский отдавали распоряжения, все поняли: бой будет до последнего снаряда, до последнего патрона.

— Эх, только бы он до поворота не свернул с шоссе, — шептал Мамутин, наблюдая за головным танком, — бочок бы мне подставил.

Но танк, как будто разгадав его замысел, свернул с дороги на обочину. Вот он ткнулся носом в неглубокий кювет и, взревев, стал выбираться из него. На секунду показалось его «брюхо».

Мамутин рванул за шнур. Выстрел. И почти одновременно взрыв в танке. На шоссе, извергая черный дым, горят еще два танка: соседи тоже не дремлют.

Но танков много. Некоторые из них идут по шоссе, другие пытаются зайти во фланг артиллеристам. От выстрелов и взрывов стоит сплошной грохот. Снаряды рвутся уже на позиции взвода. Видны разрывы и среди пушек соседней батареи. Одна за другой они замолкают.

В это время рядом с Мамутиным появился запыхавшийся Беневоленский:

— Радиосвязь с. дивизионом налажена, — крикнул он, — начальник штаба Новиков передал радиограмму командующего фронтом Говорова: «Стоять насмерть! Высота стратегическая!»

Только он направил с этим приказом двух разведчиков по цепи, как со стороны хутора прибежал солдат с окровавленным лицом и, валясь к ногам лейтенанта, прохрипел:

— Финны обходят высоту... снарядом подожгли штабную машину... там знамя!

— Мамутин! Помни — стоять насмерть! — бросил Беневоленский, устремившись с несколькими бойцами к хутору. Не успели они скрыться за крайним разбитым домом, как снова разрыв на позиции. Осколок, чуть коснувшись, рассек кожу на лбу. Брызнула кровь, заливая лицо и гимнастерку. Но Мамутин видит: прямо на позицию идут несколько танков. С них соскакивают десантники. Один снаряд за Другим посылает Мамутин в тупые лбы бронированных машин. Два танка загораются. У третьего снаряд сносит башню, четвертый крутится на одной гусенице. Остальные танки не выдерживают, поворачивают назад. Вражеские автоматчики скрываются в роще на правом фланге взвода. На несколько минут бой стихает.

Анциферов перевязывал рану Мамутину, когда вернулся Беневоленский с бойцами. Двое из них были ранены, у лейтенанта во многих местах прожжена одежда. Но боевое знамя полка было спасено. И снова по цепи поползли разведчики, передавая защитникам высоты: — С нами знамя полка!

На левом фланге опять заревели танковые моторы. На позиции второго орудия рвутся снаряды. Дым, пламя, пыль — все смешалось в грохоте. Чуть пыль осела, стало видно искореженную гаубицу. Бойцы расчета все погибли. Мамутин повернул пушку влево. Выстрел, еще выстрел.

Разрыв на башне головного танка. Качнувшись, он замер с развороченным орудием. Метким выстрелом Мамутин сносит башню со второго танка. Финны снова не выдерживают. Но и в расчете потери. Убит Юсык. Ранен Брюмин. Заряжающим и замковым встает лейтенант Беневоленский. Анциферов, перевязывая Брюмина, рвет зубами бинт.

— Скорее, скорее! — торопит Брюмин. — Видишь! — и он здоровой левой рукой показывает на опушку рощи на правом фланге. Из нее волна за волной, кажется, не выбегают, а выкатываются автоматчики. Расстояние — и так небольшое — стремительно сокращается. Вот оно немногим более сотни метров. Пора! Один за другим гремят выстрелы, и бризантные гранаты образуют в цепи наступающих солидные бреши. Но оставшиеся в живых финны продолжают бежать, поливая позицию ливнем свинца. Мамутин хватает ручной пулемет, прилаживает его на станину пушки и разряжает весь диск в цепь. Рядом строчат из автоматов остальные бойцы. Финны поворачивают обратно.

Но вскоре, убедившись, что подкрепления артиллеристы не получили, они еще дважды пытались атаковать.

Во время последней атаки, когда казалось, что вот-вот силы оставят наших бойцов, в полуденном небе вдруг пронеслись огненные стрелы, и цепи атакующих заволокло дымом и всплесками огня. Это в бой вступили «катюши», а затем в атаку пошли наши танки и пехота.

Указом Президиума Верховного Совета СССР за подвиг на Выборгском шоссе Борису Яковлевичу Мамутину и Алексею Павловичу Беневоленскому были присвоены звания Героев Советского Союза. Были награждены орденами и активные участники этого боя.

На высокую награду, Мамутин ответил новыми славными боевыми делами. Со своей прославленной пушкой он освобождал Эстонию, Польшу, побывал в Восточной Пруссии. Недалеко от Кенигсберга его тяжело ранило в плечо. Несколько месяцев пришлось провести в госпитале. Медицинская комиссия определила инвалидность второй группы. С армией пришлось распрощаться. Но враг уже был разгромлен, страна праздновала победу. Душа истосковалась за долгие годы по мирному труду. На родной Горьковский автозавод он вернулся членом партии. Смущало одно: раненая рука уже не так слушалась. На заводе нашли подходящую работу. Сейчас Борис Яковлевич Мамутин трудится в управлении смежных производств заместителем начальника отделения сектора резинотехизделий. Коммунисты избрали его партгрупоргом.

Через два года после окончания войны вернулся к себе на родину в Новосибирск и Беневоленский. Окончив годичные курсы, он работал в литейном цехе завода Сибсельмаш старшим технологом, начальником участка, а в последнее время — начальником смены. Как и Мамутин, он ведет большую общественную работу: был председателем цехкома, заместителем секретаря и секретарем партийного бюро цеха, а в этом году ему Поручено вести занятия в кружке конкретной экономики.

Л. ТЮЛЬНИКОВ