Коммуна Переходникова
С деревянного помоста эстакады видна вся гавань. Внизу, на левой стороне, от обрывистого берега бежит до самой середины Оки песчаная коса. На косе выложены штабеля кремового бута, груды серого гравия, пирамиды песку. Возле самой воды стоят гравиемойки. Против эстакады, в заливе на приколе стоят пятнадцать баржей со строительными материалами. Над судами три подъемных крана по- журавлиному вытягивают шеи. Позади эстакады, наверху, начинается железнодорожная линия, бегущая на протяжении двух километров к месту строительства автомобильного завода. На рельсах покоятся порожние вагоны и платформы, бездельничают два паровоза.
Начальник гавани Фролов стоит на эстакаде и подсчитывает убытки от простоя баржей, паровозов и вагонов. Суда разгружаются медленно. На обширной территории гавани работает всего несколько артелей сезонников. На ближайшей от берега барже с песком работа останавливается. Между артелью и десятником возникает спор. Видно, как грузчики бросают лопаты и тачки. Десятник, резко махнув рукой, бежит наверх. Через две минуты он уже на эстакаде. В одной руке у него записная книжка, в другой карандаш. По его обросшему лицу из-под парусиновой фуражки струится пот. Он встал перед начальником возмущенный:
— Черт знает что... Бросили работу... Расценки не нравятся...
Начальник с десятником быстро спускаются по песчаному откосу вниз к артели рвачей. Начальник пробует подойти к ним с убеждением.
— Что делаете, товарищи, подумайте? Строительство срываете. У нас прорыв...
Десять человек грузчиков, потных, грязных, полуголых, сидят на тачках и на песке. Один, подстриженный под кружок, с обросшим загорелым лицом и позеленевшим крестом на открытой груди, встает, поднимает подол рубашки и показывает дыру.
— Видал, где прорыв-то? Расценку вдвое — тогда и прорывы зашьем.
Десятник пытается пригрозить грузчикам:
— Из союза вас выгонят за такие дела.
Жирный парень с заплывшими глазами лениво подымается с тачки и спокойно отвечает:
— Иди ты... со своим союзом...
Артель ушла из гавани. Артели уходили вчера, третьего дня, неделю тому назад. Рабочая сила текла из гавани так же стремительно и беспрерывно, как течет на Оке вода. Баржи со строительными материалами прибывали в гавань и стояли неразгруженными. Растущий завод требовал песка, гравия, бута, цемента, теса. Гавань молчала. Всему строительству грозил тормоз.
Партийный комитет Автостроя вынес решение: создать из комсомольцев ударную бригаду и отправить ее в гавань. Бригадиром поставить работника постройкома Григория Переходникова.
Двадцать безусых молодцов, с трудом собранных со всей стройки, двинулись в гавань. Шел дождь. В гавани было мертво. Ни один человек не работал. Ненастная погода — уважительная причина. Ударники стояли на песчаном возвышении и смотрели вниз, на огромное кладбище строительных материалов. Все молчали. Унылая картина гавани вызывала скорбь даже на молодых лицах. Переходников глядел то на гавань, то на свою бригаду. Он был всех ниже ростом, но всех живее и решительнее.
— Ребята, к черту дождь.
Ударники, ни слова не говоря, спустились за Переходниковым по откосу и сбросили с себя рубахи и штаны, каждый надел на голую спину ярмо. Все принялись выгружать бутовый камень. Восемь часов плакало над комсомольцами небо. А с берега из-под кустов кто-то смеялся, должно быть гуляющий по «уважительной» причине.
— Голые черти, эй вы, ударники, дожж-от почем с куба носите?..
Ударникам некогда было отвечать на насмешки. Они ломали привычку прогулов в ненастную погоду.
Бригада день за днем разрушала заведенные годами обычаи и порядки среди сезонников. Эти обычаи и порядки известны: постоять, почесаться, поковырять в носу, уйти за час раньше на обед, за час раньше кончить работу. Половина рабочего времени кралась по привычке у производства. Бригада ударила по привычкам.
Сезонники-«единоличники» бросали работу, шли к ларькам, становились в очередь за продовольствием и табаком. Ударники собрали заборные книжки в одно место, отрядили парня, дали ему прозвище «продовольственный комиссар», он сдавал в ларек книжки, потом через некоторое время приходил за продуктами. «Продовольственным комиссаром» было обнаружено противоречие: книжек у него 20, а продукты отпускаются оптом, без подразделения. На вырезку талонов из каждой книжки тратится полминуты. 20 книжек — 10 минут. Если в очереди стоит 30 человек, то каждый на 10 минут задерживается. 10x30=300,— пять часов. Бригада украла 5 часов. Безобразие! Бригада выправила одну книжку на всех.
«Единоличники», если они работают на гравиемойке, очень часто прогуливают по «вине» предприятия и за это получают деньги. Ударники расставили свои силы звеньями. Одно звено выгружает бут, другое тес, третье на гравиемойке. На гравиемойке часто ломается транспортер. Работа встает. На время починки транспортера звено перебрасывается на другую работу. Никаких простоев. Никаких прогулов по «вине» предприятия.
Средняя производительность труда «единоличников» доходила до 1,35 кубометра строительных материалов на человека в день. Непривычные к тяжелому труду ударники, проработав две недели, показали другие цифры. Их производительность поднялась до 1,95 кубометра. В полтора раза больше «единоличников».
На сером фоне гавани горсточка новых людей осела светлым пятном. Пятно, как луч солнца, многим резало глаза. Однажды деревенский увалень, сидевший на берегу в тачке, задрав кверху ноги, наблюдал за работой ударников. Он видел на дне баржи с гравием движения полуголых загорелых тел. Слышал сквозь шум гравиемойки выкрики:
— Давай! Давай!
Его лицо с большим раскрытым ртом, со вздернутым носом не раз выражало попытку чем-нибудь очернить светлое пятно, как-нибудь наступить на него грязным лаптем. Случай не выпадал. Но стоило ударникам на минуту остановиться, как увалень обрадовался, встал на ноги и закричал:
— Чо-о, чо-о, стали, эй, ударники? Эдак ударнике-те?
— Такее ударники?
Из бригады ему никто не ответил. Тогда он зло взялся за тачку и пошел работать.
Светлое пятно резало глаза рвачам. Раз начальник сдавал артели сезонников подряд на очистку баржи от бутового камня. Работа оценивалась в 50 рублей. Сезонники просили 100. Ударили было по рукам за 80. Но бригадир Переходников, проходивший мимо, перебил подряд.
— Мы берем за 50...
Когда начальник гавани ушел, глава артели рвачей, детина саженного роста, приблизился к маленькому Переходникову и погрозился:
— Ну, сукины дети, глядите...
Окончив однажды работу, ударники выходили из гавани. Навстречу им шел «единоличник» Пилюгин.
— Стойте, ребята.
Бригада встала.
— Вы, ребята, того, к себе примите меня. Ударники посмотрели на Пилюгина с подозрением.
У всех мелькнула ехидная мысль: дядя хочет заработать. Переходников взял дядю под руку и отвел в сторонку.
— Ты что это, деньгу хочешь зашибить? Зря. Не выйдет у нас. Мы, ты понимаешь, ликвидируем прорыв. Ты подумай денек-другой, потом приходи.
Пилюгин через день явился опять.
— Обдумал я. Решил. Принимайте.
К двадцати безусым молодцам прибавился один усатый дядя.
Ударники жили разрозненно: в бараках, по всему строительству, в Канавине, в Нижнем. Это отвлекало внимание от производства. Ударники решили переехать на жительство в гавань. На берегу Оки воздвигнуты были два белых шатра. Ударники начали жить коммуной.
Побороть прорыв горсточкой комсомольцев — немыслимое дело. Гавань требует 500 человек рабочих. Крайком комсомола мобилизует людей. В гавань приезжает 350 человек молодежи. На местах мобилизованным насулили горы удобств: хорошее общежитие, одежду, обувь, столовую, клуб, учебу автомобильному делу. И вдруг работа с лопатой, с тачкой, в воде, в грязи, с ярмом за опиной. Ни обуви, ни одежды. Жить негде. Сон под молодым дубняком и осинником. Хозяйственники не позаботились приготовить для людей самое необходимое. В результате отчаянная, неугомонная буза. Люди не хотят пойти на работу.
В чаще молодого леса, на голой земле, мобилизованные разложили свои сундуки, корзины, мешки, одеяла. Похоже, что они совершают длинный пеший путь. И здесь остановились только на отдых. Люди сидят и стоят группами возле своей поклажи. Лес пестрит разными цветами рубах и платьев. Лес звенит молодыми голосами. В середине одной большой группы, встав на сундучок, говорит речь широкоплечий парень, подстриженный ежиком.
— К черту, братва, к черту от такой жизни.
— Правильно, правильно, — раздалось кругом. — Даешь!
Все готовы были ухватиться за свой багаж и двинуться вон из лесу. Но в это время явился Переходников.
— Куда, братва?
— Домой, — сказал широкоплечий парень.
— Домой, домой, — загудело по лесу.
Движение возбужденной толпы могло, казалось, свалить с ног низкорослого бледного Переходникова. Но он поднял руку, остановил всех и спокойно, полушутя, начал говорить.
— Домой собрались? Домой, чай, успеете. Поезд от Автостроя часа через два пойдет. Вы пока сядьте, подождите, к вам тут сейчас придут. Ну-ко, ты, — обратился Переходников к широкоплечему, — пойдем со мной.
Переходников забрал с собой двух других вожаков «бунта» и повел к себе в палатку. В палатке встретил их отсекр. комсомольской ячейки Абрамов.
— На, Семка, привел, — сказал Переходников.
Абрамов усадил вожаков на койку.
— На фронте были?.. Не были?.. Про дезертиров слышали?..
Вожаки молчали. Абрамов продолжал:
— Автострой — фронт. Ни одного дезертира с фронта. Ни одного беглеца из гавани, черт возьми! Отправляйтесь агитировать массу. Мы будем драться за палатки.
Коммуна Григория Переходникова. Их трудовой подвиг стал актом морально-политическим
Через полчаса тот же широкоплечий стоял на том же сундуке и говорил:
— Товарищи, положение наше трудное, но разве комсомольцы от трудностей бегут?..
Переходников с Абрамовым рыскали по всему строительству и выцарапывали палатки, кровати, постельные принадлежности.
Через несколько дней к двум шатрам на берегу Оки прибавились двадцать четыре новых шатра. Через неделю рядом с лагерем была выстроена столовая. В коммуне стало четыреста человек.
Люди ради завтрашнего дня сегодня несут испытания и жертвы. У коммунаров не хватает коек, они по очереди спят на одной койке, а многие ложатся на голую землю. В коммуне ни умывальников, ни столов, ни табуреток, ни света. И коммуна работает в три смены, круглые сутки. Пробка в гавани рассасывается. Паровозы днем и ночью тащат на стройку вагоны цемента, платформы теса, гравия, бута.
Неокрепшая коммуна, не победившая еще прорыва, получает удар. Там, за растущим заводом, на стройке социалистического города — прорыв, не хватает рабочей силы. На Волге, на плесе, за 250 километров от Автостроя, там, откуда везут в гавань гравий, — прорыв, не хватает рабочей силы. Партком, начальник строительства, постройком говорят: коммуна должна поделиться своей силой с соцгородом и плесом.
Коммуна в сборе. Она обсуждает вопрос о помощи. Переходников спрашивает:
— Поможем соцгороду и плесу?
— Поможем, — дружно отвечает коммуна. Но голос предостережения ставит преграду.
— Хорошо, поможем, а как сами? В гавани как?
В самом деле, кто же станет работать в гавани? Кто? Новые? Но где же набрать новых? Кто скажет, где можно набрать новых?
Молчание.
Робкий голос деревенского паренька в лапотках на мгновение вывел собрание из тупика:
— Силу можно набрать.
Это было похоже на вспышку спички в темном помещении. Вспыхнула и погасла. Но паренек в лапотках зажег полный свет.
— Сила есть в нашем селе. Пошлите, я привезу.
Простая и ясная мысль. Коммуна вцепилась за нее, отобрала шесть человек надежных ребят и разослала их в свои деревни вербовать рабочую силу. Все коммунары написали знакомым письма.
И блестящий успех. В гавань прибыло 350 человек новых коммунаров. Тогда коммуна отделила от себя один отросток в двести человек на стройку социалистического города, другой отросток в 120 человек на плес. 30 парней отправлено на рессорный цех, на сборку металлических конструкций, 11 — в деревообделочный на выучку к американским рабочим. Гавань не обессилела. Требование о помощи выполнено.
В 30-е годы мы только начинали культурную революцию. И на стройке Горьковского автозавода учились без отрыва от производства.
Осень. Работа в гавани скоро прекратится. Гавань засыплется снегом. Ока оденется в ледяную броню. Ни баржей, ни вагонеток, ни гравиемоек, ни подъемных кранов, ни людей — все замрет в гавани. Что же станет с коммуной? Там единицы квалифицированных рабочих. Значит, коммуна тоже... Нет, коммуна не замрет. Она перейдет на строительство социалистического города и будет работать штукатурами. Коммуна учится на штукатура.
После работы на производстве каждая смена выходит на учебу. Около лагеря, на лугу, за футбольным полем поставлен сплошной деревянный щит. Он разделен досками на множество отдельных квадратов. Против каждого квадрата стоит корыто размешанной глины. Коммунары встают на свои места. В руках деревянные ковши. Учеба идет по методу ЦИТа (Центрального института труда. — Ред.) и требует точности в движениях. Сначала подготовка к зачерпыванию глины, потом захват ее, поднос к щиту, бросок. Всего семь точных движений должен сделать коммунар, пока на щите окажется глиняный ляпок овальной формы с хвостиком, и тогда инструктор скажет: так, правильно, хорошо. Но ведь как трудно без навыка и тренировки рассчитать эти семь движений.
Краснощекий белокурый парень бросает ковш глины. Раздается глухой удар. На щите вместо овальной формы с хвостиком выходит толстый рубец. Инструктор подходит и качает головой.
— Колбаса у вас, колбаса. Шестого движения не хватило. Тренируйтесь.
Инструктор подходит к девушке, курносой и остроглазой. Та делает бросок. На щите бесформенный, пузырчатый блин.
— Э, пятого движения нет. Соскабливайте.
Инструктор возвращается к белокурому парню.
— Ну как?
— Да что, колбаса.
Инструктор подходит к щиту сам. Палкой очерчивает место, куда должен лечь бросок, берет ковш в руки, рассчитывает семь движений, и глина точь-в-точь ложится в очерченные рамки. Парня разбирает задор.
— А ну, черкайте мне гнездо.
Он долго тренируется с пустым ковшом. Потом черпает глину и лепит не хуже инструктора.
— Во, это да, — одобряет инструктор, — это будет штукатур.
Да, из коммунаров выйдут штукатуры. Они уйдут из гавани на стройку социалистического города. Но хорошо, построится завод, вырастет социалистический город, тогда уже, наверное, наступит конец коммуны? Нет. Во время штукатурных работ коммуна должна учиться автомобильному делу. Она строит завод, она останется и работать на заводе.
Будущее радует коммуну.
Осень. Холодный день. По гавани гуляет свирепый ветер, сыплет мелкий, секущий дождь. Первая смена коммуны на местах. Один отряд выгружает из баржи на берег бутовый камень. На спинах парней и девушек ярмо грузчика с тяжелым, кремовым осколком бута. От баржи до места кладки сто метров. Коммунары идут по сырому песку против ветра, против дождя, грудью вперед. Лица напряженные и суровые. Но вот камень сброшен со спины в груду, и на обратном пути облик коммунаров меняется. Раздается гиканье, смех, пение частушек.
Мы работаем коммуной
И живем без сродников,
Бригадир у нас на ять —
Гришка Переходников.
Другой отряд работает на гравиемойке. Грязный гравий вывозится на тачках с кормы и с носа и сваливается в вороха на середину баржей. Несколько человек бросают камень лопатами на кожаные ленты транспортеров. Беспрерывным потоком гравий бежит на берег и сыплется в деревянный резервуар. Через отверстие на дне резервуара гравий течет в большой чугунный ковш. Раздается сигнал. Моторист повертывает ручку, и наполненный ковш стремительно летит на тридцать метров кверху и там автоматически опрокидывается. По железному желобу камень с громом ползет вниз, в вертящийся барабан гравиемойки. Из барабана чистый, промытый гравий уже по новому желобу спускается прямо в железнодорожную платформу.
Ударники кончили работу. Только теперь они чувствуют, что дождь промочил их до нитки. Они идут в общежитие, под сень белых шатров. В палатках свищет ветер. Надо согреться, высушиться — печек нет. Надо переодеться, но многим переодеться не во что. В мокрой одежде они забираются под одеяла и так спят.
Нет жилья у коммуны. Позади лагеря строятся теплые деревянные бараки. Коммуна терпит, ждет. Только одиночки теряют дух бодрости. В палатку Переходникова приходит высокий парень в старом, длиннополом пальто. Лицо молодое, но давно небритое, обросшее бородой.
— Гриша, отпусти меня.
Низкорослый Гриша поднимает на высокого парня голову. Темные глаза из-под опухших век смотрят в упор. Переходников охрипшим голосом спрашивает его:
— Ты, говорят, вчера прогулял, верно? Ты мне скажи, как это ты прогулял?
— Да ведь холодно, зябну я.
— Зябнешь? В таком пальто и зябнешь?
— Да, ведь, Гриша, сапоги-то у меня...
Парень поднимает ноги и показывает худые, проволокой подвязанные сапоги.
— Вон ведь они, сапоги-то...
Переходников сажает парня рядом с собой и говорит ему о значении строительства автозавода и о наших трудностях.
— Да ведь, Гриша, сапоги-то...
— Ты неправильно ставишь вопрос. За сапоги драться будем. За прогул дадим тебе выговор. Двигай на пост.
Парень вздыхает и уходит в гавань. Переходников бежит в комитет комсомола, в постройком, в партийный комитет за помощью. Там выслушивают тревожные сообщения Переходникова, берутся за телефон и звонят в ячейку гавани, начальнику строительства, требуют помощи.
Ночь. Лагерь спит. Лишь в палатке номер четыре светится огонь. Бывший слесарь с канавинского завода «Двигатель революции» Григорий Переходников и секретарь комсомольского коллектива Семен Абрамов сидят за столом друг против друга, подперев руками подбородки. Оба молчат. Кругом — койки со спящими коммунарами. Время от времени слышится храп и кашель. Через щели в палатку влетает ветер и качает лампочку. С каждым порывом ветра по брезенту пробегает дробь дождя.
— Семк?..
— А?!
— Слушай, парень сегодня хотел сбежать, понимаешь ты? Вдруг побегут, а?
Семен встал с табуретки, спрятал руки в карманы тужурки, скрыл в стоячем меховом воротнике голову и начал ходить вокруг стола.
— Черт его знает... Проверить надо коммуну, испытать.
— Как?.
— Как?..
Оба ушли в думы. Чмоканье сапог в грязи у входа в палатку заставило их оглянуться. На пороге стоял коммунар из ночной смены. Он, видимо, прибежал из гавани. Одежда на нем мокрая. Лицо в красных пятнах и каплях дождя.
— Беда! Вода прибывает. На косе затопляет бут. Спасать надо...
Все трое быстро выбежали на улицу, распределили между собой ряды палаток и ринулись туда. Сейчас же в разных местах лагеря послышались громкие восклицания: «Вставай!» Через две минуты во всех палатках горел огонь. Через пять минут в палатке номер четыре собрались бригадиры: Аксенов, Владимиров, Галкин, Карпов, Жулин Степан, Жулин Николай, Каримов, Карелин, Захаров и Тимашков. Переходников дал распоряжение:
— Вывести коммунаров, построить. Идем в гавань, в гавани затопляет бут.
Еще через пять минут колонна коммунаров из трехсот человек тронулась по грязной дороге в гавань. Темнота. Дождь. И песня.
И в битве упоительной
Лавиною стремительной
Мы гордо,
Мы смело в бой идем,
Идем...
Гавань. Ветер колышет фонари. Свет от фонарей и тени от абажуров носятся взад и вперед, точно гигантские качели. Коммунары спускаются по горе на песчаную косу. Идут возле гравиемоек, между штабелей камня, через груды гравия.
Идут на кромку косы, к воде. Выложенные кубометры бута одной стороной погрузились уже в Оку. Коммунары в здоровых сапогах заходят в воду.
Те, кто в худой обуви и в лаптях, берут камни со стороны суши и таскают их, кто на ярме, кто на плече, кто прислонив к груди. Таскают на песчаный бугор, в безопасное место...
Работают молча. Слышен шум дождя. Плещут бегущие на берег волны. Ноги коммунаров вязнут в рыхлом песке и чмокают. Песок хрустит. При подъемке камней из груди ударников вырываются густые, тяжелые звуки: оп, оп, оп. При сбрасывании раздается глухой треск камня о камень. Медленный ход с грузом, торопливое движение порожнем перемешивает, переплетает, сталкивает людей друг с другом.
— Дорогу, дорогу! — покрикивают коммунары на протяжении всего пути.
Переходников, стоя наверху штабеля с бутом, замечает, как трое отделились от общего движения коммуны и встали в стороне. Спрыгнув на песок, Переходников подходит к ним.
— Вы что?
— Закурить мы хотим, Гриша... — отвечает один из троих, в костюме юнгштурма.
Все показывают цигарки. Зажигается спичка, озаряются их лица, мокрые, забрызганные грязью, с посиневшими дрожащими губами.
— К черту курево, ребята, к черту, — говорит Переходников.
Курильщики с зажженными цигарками снова вплетаются в общее движение.
На рассвете избитые дождем, измученные работой коммунары возвращались в лагерь. Переходников и Абрамов шли впереди.
— Как ты, Гришка, думаешь про коммуну? — спросил Абрамов.
— Что ж... Коммуна в основном здорова.
Первое октября в коммуне двойной праздник — день ударника и день, когда коммунары все перебрались из палаток в теплые деревянные бараки. В самом большом бараке всеобщее оживление. Русские, евреи, чуваши, мордва, татары, марийцы, удмурты... Представители всех национальностей Нижегородского края сидят на койках, за столами, стоят в проходах большими и маленькими группами. Песни на разных языках, треньканье балалаек, звуки гармони, пляска.
В разных углах коммунары рассматривают полученные за ударную, героическую работу премии: одежду, обувь, разного рода хозяйственные принадлежности, книги, радиоприемники.
Праздник достоин коммуны, и коммуна достойна праздника. Этот праздник коммуна заканчивает в гавани на ударной выгрузке строительных материалов.
В этот день живее поворачивались подъемные краны, сильнее грохотали гравиемойки, чаще раздавались гудки паровоза, быстрее бежали вагоны и платформы с песком, бутом, гравием к месту растущего социалистического автомобильного завода.
Л. М. Муратов
Возможно, Вам будут интересны следующие статьи:
№№ | Заголовок статьи | Библиографическое описание |
---|---|---|
271 | Васильев Владимир Васильевич (1911-1945) | Васильев Владимир Васильевич (1911-1945) // Герои Советского Союза – горьковчане. – Горький, 1981. – С. 50 |
272 | Поющев Алексей Иванович (1923-1944) | Поющев Алексей Иванович (1923-1944) // Герои Советского Союза – горьковчане. – Горький, 1981. – С. 214 |
273 | Дела и люди Автостроя | Зельберг, Г.М. Дела и люди Автостроя : Воспоминания о начале строительства автозавода / Г. М. Зельберг // Записки краеведов. – Горький, 1981. – С.16-28. |
274 | Первенец | Первенец : [о Г.К. Парышеве и сборке первого автомобиля] // Труд и подвиг историю пишут / сост. Г.А. Кузьмин. – Горький, 1981. – С. 48-54 |
275 | Восхождение к рекорду | Восхождение к рекорду : [о А.Х Бусыгине] // Труд и подвиг историю пишут / сост. Г.А. Кузьмин. – Горький, 1981. – С. 80-97 |
276 | Приказало сердце | Приказало сердце : [о первостроителе автозавода Л. Бронникове] // Труд и подвиг историю пишут / сост. Г.А. Кузьмин. – Горький, 1981. – С. 23-30 |
277 | Смирнов Юрий Васильевич (1925-1944) | Смирнов Юрий Васильевич (1925-1944) // Герои Советского Союза – горьковчане. – Горький, 1981. – С. 247 |
278 | Флаги над стройкой | Флаги над стройкой : [о В.С. Куканове, первом парторге Автостроя] // Труд и подвиг историю пишут / сост. Г.А. Кузьмин. – Горький, 1981. – С. 12-17 |
279 | Бахтин Михаил Иванович (1917-1968) | Бахтин Михаил Иванович (1917-1968) // Герои Советского Союза – горьковчане. – Горький, 1981. – С. 27 |
280 | Минеев Дмитрий Михайлович (1916-1954) | Минеев Дмитрий Михайлович (1916-1954) // Герои Советского Союза – горьковчане. – Горький, 1981. – С. 169 |