Эхо войны – это навсегда

Матери семнадцатилетнего Алеши Звездина было трудно отпускать сына в 1943 на сборы в военную школу — в 1941 году из уральского поселка Карталы на фронт ушел его отец, и девять детей, младшему из которых было только полгода, остались на ней. Но по законам военного времени она должна была его отпустить. Сначала Алексей Звездин оказался в Чебаркуле, но пробыл там недолго — в составе маршевой роты его отправили в Белоруссию, в Шувалки, а оттуда пешком он прошел Латвию, Восточную Пруссию, участвовал в освобождении Польши, маршем прошел по Германии.

«На войне я был минометчиком, наводчиком артиллерии. И вдруг в Восточной Пруссии связистов всех перебило, прибежал командир: «Кто может связь тянуть? Ну, быстро!» Ну а я что, я телефоны ремонтировал, провода не тянул, и я промолчал. А в бумагах-то все есть. И командир мне кричит: «Какого черта? Бери катушку, бегом!» Я ничего не знал, натянул сильно провод, и еще думал, как это связистам 400 метров провода не хватает, а у меня еще осталось пол-катушки? А оказалось, его нужно было разбрасывать, и тогда, когда рвется мина или снаряд, его отбрасывает, а я-то этого не знал. Провод все время рвался, и я намучился. Одновременно пришлось быть и наводчиком миномета, если свободен, и связистом, если провод рвался».

Польшу начали освобождать зимой 1945 года. Нужно было окружать и теснить сорокатысячную армию врага, расчленять единую массу на части. И это оказалось еще опаснее — немцы были повсюду, и в любой момент могли прорваться в тыл. Расслабляться было нельзя. Что спасало людей, порою было выше понимания.

«Была вьюга, ничего не было видно. Мы вошли в одну усадьбу, а вокруг нее минное поле, река и противотанковый ров. Нашим разведчикам почему-то не удалось узнать, далеко ли немцы. А утром нам дали пополнение киргизов, приказали следить, чтобы они говорили только на русском. Солнце встало, а киргизы давай молиться. И тут немец начал палить туда, где они молились. Снаряды рвутся, а они все равно молятся. Вот такой закон. А мы с сослуживцем Гонцовым на снегу лежали, и вдруг прямо между нами большой снаряд прошел, но не взорвался. И мы лежим, ни живы, ни мертвы, и он рядышком в оттаявшем снегу, большой, как боров. А мне бабушка перед отправкой на фронт написала «Живые помощи», и я только в этот момент вдруг про них вспомнил».

Пожалуй, сложно было помнить о чем-то другом, кроме необходимости выжить. Наверное, поэтому те, кто остался в живых, с такой легкостью игнорируют в своих рассказах нечеловеческие бытовые условия.

«Жили мы в траншеях. Немцы занимали деревни, разбивали лагерь на окраине деревни, недалеко от города, а мы все время в поле. У них в траншею зайдешь, а там матрасы валяются, а у нас же только шинель и все. Морозы какие были в 44-ом! А мы вкапывались в землю мерзлую, а ее покопай-ка этой лопаточкой. Вот сила какая была! Мы, считай, всю Европу изрыли. По 7 месяцев не мылись, зимой только снегом обходились. В марте 1945-го приехал ленинградский поезд-баня, проложили рельсы в лес, там паровоз встал, и поставили 4 палатки на 40 человек. Нас по 7 человек снимали с траншеи, и вот мы туда. Пришли, как раз переобмундирование было, разделись. Пар, ничего не видно, а оказалось, что там зенитчицы. Мы выскочили, какое там мытье. А больше негде было помыться, это в кино только хорошо показывают. А еду нам с полевой кухни приносили в термосах. Зимой придет повар, за котелком не охота идти, так шинель возьмешь, он черпак хлоп туда. Схватишь кашу пальцами — обожжешься, но вместе с песком съешь. Днем с термосом не пошлешь — бой, так что с кухни приходили или ночью, или рано утром. Привыкнешь, втянешься — нормально. Мы не обижались.

Я помню, Вислу форсировали весной, а она разлилась. Ночью идешь, и вроде как по морю идешь. Четыре или пять дней мы шли, все в воде. А когда пришли, стали разуваться, а сапоги не снимаются, и пальцы как студень, такие скользкие, белые-белые. И ничего, прошли, чего только не бывает».

Сейчас Алексею Петровичу Звездину 87 лет. С Урала он в начале 60-х вместе в женой переехал в Горький, началась совсем другая жизнь. Ветеран 18 с лишним лет проработал учителем труда в школе в Гнилицах, потом еще 7 лет в школе № 129. Со своими учениками он исходил во время пеших походов практически всю область. Его классы сажали сосны, которые и сейчас растут от Гнилиц до Нагулино. Даже после того, как в 1986 году Алексею Петрович вышел на пенсию, он не смог сидеть без дела, и пошел работать столяром в детский сад под окнами своего дома. Именно здесь, на территории детсада № 17, он смог исполнить клятву, которую дал еще во время войны.

«Мы освободили Котовицы, Домбровский угольный бассейн. Я в это время был агитатором, читал бойцам газеты «Боевой листок» и другие. И нас 6 человек отправили посмотреть на Освенцим, чтобы рассказать солдатам о зверствах врага, это же крупное, мощное наступление до самого Одера будет. Съездили, посмотрели на то, что там творили, особенно с детьми. Пробыли там всего 2 часа, обстановка давила, но когда уже выезжали, мы пообещали, поклялись друг другу, что если останемся в живых, после войны что-то сделаем для детей».

Сложно поверить, но после того, как Звездин проработал столько лет в школе, став одним из первых учителей труда в своем уральском поселке, он считал свое обещание не выполненным. Реализовать себя он смог, построив для малышей своими силами большой деревянный детский городок. Для детей он делал самолеты и паровозы, ракеты и корабли. Возвел вокзал, и чудом еще в 1988 году срубил на участке комплекс «Малые Кижи» с часовенкой и колокольней. Колокола, кстати, были настоящие — знакомый из речного училища передал ветерану старые рынды. Увы, однажды ночью колокола со звонницы похитили.

Говорить с Алексеем Петровичем сложно — он практически ничего не слышит, а слуховые аппараты у него почему-то долго не живут. Потеря слуха — тоже эхо войны.

«В Гроссманкендорфе наши танки в город ворвались, два танка горят. Прямой наводкой бьют, а откуда бьют — неизвестно. Тут как раз я с катушкой иду, и какой-то в очках старший лейтенант. Подходит капитан и нас отправляет на третий этаж здания найти, откуда немец бьет. Тот, в очках, быстро проскочил, а я с катушкой замешкался. И тут снаряд пролетел в длинный узкий коридор и там разорвался. Меня этой взрывной волной выбросило в окошко, и верите, меня как кто-то бережно поднял, а уже как упал, я не помню. Очухался, вспомнил, что надо бежать, рванул, а тот, в очках, остановил, а потом увидел — у меня из ушей и из носа кровь. И так тихо-тихо все стало, а вокруг стрельба, огонь, рвет все. Я все это вижу, а ничего не слышу. Вот отразилось это, а может, застудил?»

Каждое воспоминание о войне ветерана живет как отдельная картина. Даже в альбом рядом с фотографиями вставлены открытки с живописными видами тех мест, где шли бои: виды предгорий Карпат и подпись: «Здесь мы стояли 8 дней в обороне и ждали пополнение»; картинка с черепичными крышами — «Окраина города Яновицы, Германия. Здесь мы закончили войну».

На самом деле война для Алексея Звездина окончилась только в 1950 году. В 1945-ом он участвовал в сталинском Марше Победы, во время которого русские войска прошли 960 км. пешком вдоль Дуная до Венгрии. Шли строем 21 день и пели. Только в 1947 году из Венгрии его перевели в Киев, а оттуда в Белую Церковь. В марте 1950-го Алексея Петровича комиссовали, он вернулся в Челябинскую область и 6 лет проработал кочегаром на паровозах, потом плотником, учителем труда. Профессии все мирные, но эхо войны осталось с ним на всю жизнь.

Материал подготовила Анна Артамонова